Выбора у меня не было. Если кир Афанасий не сможет помочь, придется ехать вслепую. Ехать самому – и вести других.
«Слепые – вожди слепых. Если слепой поведет слепого…»
Я думал увидеть храм, но передо мной была очередная скала. Узкие, стертые от времени ступени вели в темную глубину. Маленькие окошки, прорубленные в серой тверди, издали походили на ласточкины гнезда.
Но крест все же был – неровный контур на выщербленном камне. Я с облегчением прочитал молитву.
Монастырь ушел в самые недра, словно пытаясь спастись от чужих сабель, вырубавших в людской плоти слова нечестивого Магомета.
Крепость Христова – последняя, все еще державшая оборону.
– Вы православный, сын мой?
Монах-привратник не спешил открывать узкую калитку. Настороженный взгляд из-под темного клобука, в руках – тяжелая палица.
– Я католик, отец. Мне нужен кир Афанасий. У меня к нему письмо.
– Оружие есть?
– Не ношу.
Молчание – долгое, настороженное.
– Войдете один. Ваши спутники подождут у входа.
…Ступени, ступени, маленькая темная часовня с мигающими лампадками у закопченных икон, снова ступени. Вверх, вверх, вверх…
Вокруг – сырой камень. Внезапно чудится, что это – гигантский склеп, откуда нет выхода, есть только темные коридоры, узкие проемы дверей, ведущие в костницы, полные желтых черепов…
…И снова ступени.
Кир Афанасий оказался неожиданно молод – немногим старше меня. Я почему-то представлял его совсем иным – седым, согбенным, опирающимся на клюку.
Письмо от брата Манолиса он даже не стал читать, только взглянул на подпись.
– Чем могу помочь, сын мой?
Прежде чем ответить, я долго подбирал нужные слова. Последний раз по-гречески приходилось говорить еще в коллегиуме.
Он дослушал до конца, подумал, кивнул.
– Помню. Мы похоронили этого несчастного за оградой. Он был католиком. Ближайший католический храм возле Альмы, но это слишком далеко.
– Это он просил переслать бумаги синьору Канари?
– Да. Мы чтим волю умирающих. Я лично записал его рассказ…
Обо всем этом я уже знал – или догадывался. Умирающий говорил по-русински, но игумен неплохо знал этот язык. Карту русин нарисовал сам.
– Были еще бумаги. Много бумаг – полная сумка.
– Что? – вскинулся я. – Кир Афанасий!..
Он впервые улыбнулся – невесело, одними кончиками губ.
– Мы все сожгли. Он попросил и об этом.
Наверно, я застонал. Во всяком случае, взгляд из-под темного клобука был полон сочувствия.
– Увы, сын мой! Увы… Разве что…
Негромкий звон колокольчика. В дверь кельи заглянул кто-то безбородый, с острым птичьим носом.
– Латинский молитвенник!
Птичий нос исчез. Игумен повернулся ко мне.
– Умирая, он завещал монастырю свой молитвенник. Это католический молитвенник, но таким даром грех пренебрегать. Он может вам помочь.
Спорить я не стал. Почему бы не прочитать бессмертные слова «Ищите и обрящете»? Знать бы, где!
Молитвенник оказался самым обычным – маленьким, в дорогом кожаном переплете с золочеными застежками. Я взглянул на первую страницу: «Milano, MDCILII A. D.».
– Перелистайте!
Наши взгляды встретились. Я вздрогнул. Зашелестели страницы…
Маленький, сложенный вчетверо листок бумаги оказался как раз между молитвами Святому Сульпицию – об излечении от хромоты и об удаче в бурю.
…Мелкий ровный почерк, знакомые латинские буквы…
«Согласно предписанию куратора миссии монсеньора Джеронимо Сфорца. Воеводство Киевское…»
