Ан нет! Стоило заикнуться об этом, как мне со смешком сообщили, что гетьман – он лишь на полночь от порогов гетьман, а у них, на Сичи, всем вершит Семен Лутай, отаман кошевой, вольными голосами выбранный. А у кошевого – своя голова и свой интерес. Хмельницкий же лишь в первый год хорош был, когда ляхов да жидов дуванить разрешал. Теперь же он сам вроде короля, а им, черкасам низовым, любой король – кость в горле.
Кость в горле?
Так-так!
– А на головы клад так заговаривается: режется петух черный, да козел с бородою седою. Кровь мешается да со словами на землю льется…
Запахло чем-то знакомым. Заклинания, ворожба, инкубы с суккубами. Ай, химерники!
– …А слова те, пан Адам, непростые, и повторять их даром не след. Вот и лежит клад в земле, ждет. Заговорили его, к примеру, на семь голов. А как сунется кто без спросу, тут ему и конец, только эхо пойдет: «Первый! Первый!». И так, пока все головы в землю не лягут, не успокоится клад!
Я покосился на парня – тот был серьезен.
– Клад еще обернуться может, – прогудел Мыкола Горбатько. – Когда волком, когда псом, когда и молодицей. А особливо, ежели души заложные, неприкаянные, его стерегут. Обернется – да к тебе бросится…
– А ну, цыть! – пан значковый нахмурился, качнул чубатой головой. – Доболтаетесь, даром ясный день на дворе! Поглядим – тогда и думать будем!
Трава все выше, все гуще, запах все сильнее. Из зеленого моря выглянула большая черная голова, всмотрелась, качнула кривыми рогами. Неужели тур? Кажется, мессер Боплан писал о чем-то подобном.
А вот и «могила»! На вершине, как водится, идол. Усатый, с чубом, при сабле – ну, точно «пан-молодец»! И рожа – не отличить!
Перекрестились. Я не стал. Нагляделся такого на парагвайских берегах – и у кадувеев, и у чимакоки и, конечно, у колдунов-тумрагами. Только идолы там пострашнее, клыкастые, многоглазые. У каких и черепа человеческие ожерельем на шее желтеют. А у людоедов-тапанюма, которые из этих черепов чаши делают…
Стоп! И вправду, этак и доболтаться можно! Неужели это и есть таинственная Каллапка?
С вершины кургана река казалась тонкой синей полоской, неровной линией, разрубившей зеленый степной ковер. Невелика речка, летом, поди, пересохнет…
– От вам, пан зацный, и Самарка! Там дальше зимовник наш, да бурдюги, да иное хозяйство. Кодацкая паланка это, наш Луг-батько. А не достанет ли пан Адам мапу?
…Речной изгиб, компас-паучок в левом верхнем углу, линейка масштаба в правом нижнем с маленькой буквой «М», три кружка, в центре среднего – буква «N»…
Поехали!
Почему-то мне все это представлялось иначе. Как – даже не знаю. Может, болтовня про химерию да про заговоренное золото повлияла. Почему бы не выйти в чисто поле, не зажечь свечу восковую перед иконой Черной Божьей Матери из Ченстохова, не заорать во всю дурь: «Клад, клад, никто тебе не рад, покажись люду, глядеть не буду, месяц уходит, мертвец землю роет, он найдет клад, а я не виноват»?
А вместо этого – ветер в ушах.
Скачем!
Рассыпались лавой – слева Щур на своем караковом жеребце, справа безносый пан Мыкола на тонконогой белой кобыле, в центре мы с Медвежьей Шкурой, между нами – заводные кони под седлами. Небольшие холмы брали с разбегу, на тех, что повыше, останавливались, бросали быстрый взгляд вокруг.
Два холма. Слева – река, как стрела ровная…
Дальше!
Изгиб! Самарка отступает на запад, среди зеленой травы – белый песок обмелевшей старицы, высокая «могила» с усатым идолом…
Дальше!
Снова ковыль с набухшими метелками, испуганные крики птиц, взлетающих из-под самой конской морды. Солнце перевалило за полдень, горячие лучи обжигают кожу, «цукеркомпф» давно снят, ветер полощет волосы…
…А вокруг – холмистая степь, покрытая зелеными пятнами кустов, проклятые бандерайты уходят на север к подножию Высоких Кордильер, и отец Хозе торопит, скалит белые зубы. Впереди – бой, самый первый, мне только что исполнилось шестнадцать…
– А ну, стой, панове-молодцы!
Заморенные кони тяжело дышат, мы спрыгиваем прямо в высокую траву. Я смотрю наверх, надеясь увидеть кондора. Кондор – добрая примета в пути.
Голубое небо, легкие перистые облака, мелкие глупые пичуги чертят след в горячем воздухе. Здесь не встретишь кондора. Моя добрая примета осталась там, за океаном.
– То как пан Адам себе думает? Отчего той приказчик к Самарке свернул?
Ага! «Думает»! Кажется, пан Васыль сообразил, что конским наскоком дела не решить. Этак можно всю Самарку объехать – милю за милей.
– Думаю так, пане значковый. Было их двое, ехали они из Киева в Крым самой короткой дорогой…
Усачи переглядываются, чешут затылки.
