– То значит Черным шляхом…
– Где-то южнее порогов… Или южнее Сичи, не знаю, один из них заболел. Тогда они, наверно, и свернули к Самарке.
Пан значковый переглядывается со Щуром, тот кивает.
– Ну, тогда, пане Адам, считай, приехали. У Трех Братьев это. Там Черный шлях до Самарки всего ближе. Да и на полдень таких могил нет, сами видели.
Три Брата. Три холма?
– Что, не слыхали, пане зацный? Сказывают, бежали три брата, три бедных невольника, из земли турецкой, из веры басурманской. Бежали, да в города христианские не попали. Там и лежат. То поехали?
Теперь кони идут шагом. «Панове-молодцы» ухмыляются в густые усы, словно ловчие, затравившие зверя. Впрочем, не все. Пан Щур явно не в духе, хмурится, по сторонам смотрит, будто беду ждет.
– У Трех Братьев? Ой, то не добре, пан Адам, родич ваш учинил!
– Что так, пан Пилип?
Остальные только усмехаются, слушая наш разговор, но пан Щур серьезен.
– Ведь с чего те братья погинули, пане Адам? Добра турецкого набрали на чересседельники, да так, что кони еле шли. А потом у младшего конь оступился да ногу сломал. Тут им бы вьюки да тороки снять и брата подобрать, да, видать, дидько им очи золотом замазал. Бросили брата у Самарки. А как одумались, назад повернули, так уже поздно было. Волки-сиромахи возле бедолаги пируют, а за могилой засада янычарская ждет. Не отдадут они нам тот клад!
– А мы их попросим! – гудит безносый Мыкола. – Крепко попросим! Свои же, черкасы! Поделятся!
Кажется, не только неведомым братьям залепило золотом очи!
Не спорю. Увидим!
Сначала река резко ушла влево, на запад, затем впереди взбугрилась трава, накатом пошла вверх…
– То приехали, пане зацный!
Уже? Кони легко взбегают на вершину кургана – громадного, словно гора. Оглядываюсь. Всюду – знакомый ковыль под самое конское брюхо. Слева – еще одна «могила», справа – тоже.
Три Брата?
– Пускай коней! Побьем ножки, панове-молодцы!
В первый миг я растерялся. Почему-то казалось, что холм будет маленьким, голым. Буква «N» нарисована прямо в середине, но как найти эту середину в море травы?
– Ну вот, пане Адам, все, как на мапе. Вон Самарка, вот и могила.
– Да как же тут искать, пане значковый?
Пан Пилип, кажется, тоже недоумевает. Но Медвежья Шкура лишь ухмыляется в пышные усы.
– Кто же клад так ищет? Иконку на ночь поставим, он и сам свечкой объявится. А не свечой, так заревом.
– А как заговоренный?
– Хм-м-м… И вправду! Чего скажете, пан зацный? Ваш же клад, вам его и отворять.
Вновь оглядываюсь. Трава, трава, трава, серый камень, утонувший среди зелени…
– То подумать бы, пан Васыль!
– Ага! То вы себе думайте, а мы пока костер запалим. А ну, панове-молодцы, за дело!
Карта молчала. Она уже сказала все, что могла. Значит, теперь дело за мной. Илочечонк, сын ягуара, легко отыщет след в сельве. Но здесь не лес, не знакомые парагвайские болота…
Интересно все же, сколько я проживу после того, как клад «отворится»? Едва ли долго!
По вершине можно было ходить целый день. Или месяц – это уж как повезет. Когда я впервые увидел карту, то отчего-то решил, что найти место очень просто. Например, по осевшей земле. Как ни утаптывай, земля за два года обязательно уйдет вниз. Я не учел, что весной тут море – зеленое травяное море. И осенью тоже, только желтое. А зимой все покроет снег.
Вот и склон – противоположный, такой же пологий, почти незаметный. Самарка осталась за спиной, значит, именно отсюда, со стороны Черного шляха, взбирался на холм неведомый русин. Сам – или с братом Алессо. Нострадамуса из Флоренции к тому времени свалила хворь, поэтому он мог остаться внизу…
Что сделал бы я?
Дано: нечто, что необходимо спрятать. Это раз. Высокая «могила». Это – два.
Я оглянулся – трава! Хоть на землю клади, до самой зимы не сыщешь! Или копни в любом месте, отбрось толстый шмат дерна…
– Гей, пане Адам, как вы там, живы?
– Вашими молитвами, пане значковый!
Знаю я его молитвы! Наверно, тот парень-русин тоже повстречал в степи этаких «панов-молодцов». И все-таки ушел – с кровоточащей раной в плече. Он был смел и неглуп, неведомый новиций, иначе и
