– Меня искать чтобы? – хмыкнул я. – Ишь, умная!
– Умная, – поморщилась она. – Теперь уже умная, Начо-мачо. Да и ты поумней, красивый. Другому кому смерти желать станешь – сам помрешь. Я поняла – и ты пойми. Не желай смерти, Начо!..
Даже слушать я такое не стал. Учить меня вздумала! И кто?
– …А то, что мертвец подарил – сними. Ай, сними, мачо!
Вздрогнул я от голоса ее тихого. Скользнула рука к вороту, до булавки дотронулась.
– …Думаешь, беду от тебя отводит? Может, и отводит, да только жизнь забирает. У тебя забирает – мертвяку отдает. Ты же мертвеца этого на земле, возле себя держишь!..
– Заткнись! – отшатнулся я. – Пасть закрой, поняла?
Улыбнулась она, косынкой белой качнула:
– Ай, Начо Бланко! Ай, Начо глупый!
Пододвинул я свечку поближе, по строчкам глазами пробежал.
– Запомнил, – кивнул. – Чего еще?
Не ответили мне. Задумались, не иначе. Очень они сегодня задумчивые – фра Луне да фра Мартин.
Ближе к вечеру меня вызвали. Я даже обрадовался. То есть, не обрадовался, понятно (хороша радость!), но как-то легче стало. Лучше про заговорщиков сказки рассказывать, чем меж четырех стен куковать.
Вызвали, но все равно не так что-то. Первое дело – задумчивые они оба, жердь с громоздким, серьезные какие-то. И второе имеется – молчит фра Луне, слова не вымолвит. А фра Мартин ему не очень и помогает. Спросит меня, грешника, выслушает – и снова словно не тут он. Бумажку с фамилиями и гадостями всякими (страшные заговорщики попались!) сунет – и в сторонку отойдет, будто и не интересно ему стало.
Ой, не так что-то у них!
– Ладно, Гевара! – вздохнул, наконец, фра Мартин. – Вроде, понял ты все…
И голос иной – не гудит уже, тихо вещает.
– С беглецами-злодеями без тебя разберутся, твое имя не упомянут даже. Видишь, грешник, сколь мы о тебе, мерзавце, заботимся? Не сочтут тебя предателем дружки твои, как честного оплачут, перед тем, как на Кемадеро отправятся…
Замер я. Заледенел. Вот оно! «Уплывут» – не «доплывут»!
Кому поверил я, дурак? Сатане?
– Главное же запомни: заговор сей омерзительный и опасный, всей нашей Кастилии грозящий, всей Испании даже…
– Нет!!!
Подпрыгнул я на табурете от визга этого, отшатнулся фра Мартин.
Ну, точно свинью шилом сапожным кольнули!
– Нет! Нет! Нельзя! Te coronat Dei! Te coronat Dei! Божье помазание! Божье помазание!
…Фра Луне!
– Помолчи, брат! Помолчи!
Ежели и смутился фра Мартин, то лишь на миг самый. Приподнялся, плечами крепкими повел.
– Или смерти ищешь, брат? Проклятия вечного? Или забыл, что пожалели тебя, от гибели верной избавили? Ели бы тебя уже, сущеглупого, черви!..
…Уж не за то ли, что наплел я ему, жерди этой, о делах падре Хуана? То-то писаря за столом нет. Видать, не пожалели горбуна. Так что не зря свистел пикаро!
И снова – гудит громоздкий да страшно так:
– Ведаешь ведь ты, что есть «наказание стеной»?[63] Не напомнить ли?
Это для меня страшно – но не для жерди, не для фра Луне. Дергается жердь, приплясывает словно, башкой трясет:
– Пусть! Пусть! Господь оправдает! Оправдает! Нельзя! Лучше погибнуть, чем руку поднять! Te coronat Dei!
– Умолкни!
Рыкнул фра Мартин, жердь ополоумевшую за грудки сгребая:
– Предатель подлый! Трус! Или забыл, что продан Господь наш Иисус Христос за тридцать тысяч эскудо? Снова продан? Нет на предателях благодати Божьей! Умолкни – иначе удавлю!
Сижу я, ни жив ни мертв, шевельнуться боюсь. Как назло – никого в допросной. Кроме нас, в смысле. Прежде в углах парни в ризах зеленых столбы изображали. А как речь о делах тайных пошла – сгинули. Оно и понятно – кому в стену живьем уходить охота?
– Ну что, фра Луне? Успокоился ли?
Мотнула головой жердь. Разжал свои клешни фра Мартин. Потер фра Луне горло, пошатнулся:
