– Ус… успокоился… Гевара! Слушай, Гевара!..
Отбежала жердь в угол, забилась, заверещала:
– Беги, Гевара! Расскажи! Всем расскажи! Ее… А-а!..
Хрустнули кости. Прямо в лицо удар кулака пришелся.
– Расскажи!..
Даже зажмурился я, чтобы не видеть. Страшно, когда человека вот так убивают! Зажмурился, да только уши заткнуть позабыл.
– Расска…
…Долго хрипел фра Луне, все умирать не хотел. Долго его фра Мартин топтал – с хеканьем, от души самой. Умаялся, задохнулся даже.
Открыл я глаза…
– Понял, сын мой? С каждым так будет, никого мы не пожалеем! Никого!
Прямо в глаза глядел мне фра Мартин. Не врали его глаза, словам вторя. И ясно мне стало – правда это.
Не пожалеют.
НИКОГО!
Кивнул я, голову склонил.
…Рукой вниз скользнул, к башмаку, к подметке истоптанной.
– Зря ты, Гевара, все сие слушал. Хоть и жалко трудов, что на тебя, дурака, потратили…
…Ой, плохая подметка! Давно у сапожника не был!
– Да только…
Да только не я дурак – он. Потому как сперва убивать надо, а уж после…
Вначале – умолк. На полуслове, словно обрезало. Потом удивляться начал. Моргнули глаза, рот приоткрылся…
А я не спешил – ждал. Здоровый он кабан, фра Мартин, тут и ошибиться можно. Но только не ошибся я. Дернулись его клешни – к груди, к сердцу самому, полезли глаза на лоб…
Закрылись.
Хотел его подхватить – да не стал. Уж больно тяжелый он, фра Мартин, задавит еще. Так на пол и брякнулся. Хорошо еще, пол каменный, не прошибешь. Только эхо по углам темным разбежалось.
А все почему? Потому что шило в сердце вещь даже для фра Мартина – ну совершенно непереносимая. Это раз. И не лениться надо, башмаки у таких, как я, отбирать, потому как в башмаке не только шило спрятать можно.
…Ох, испугался же я, когда Хосе-сапожник про шило сказал! Думал – сообразят, обыщут. Да вот повезло!
Ткнул я башмаком кабана этого дохлого – для верности пущей. Нет, не встанет! Дождался Мартинова дня!
На фра Луне поглядел – и этот дождался.
…Это вам не Касалья, святые отцы! Нашлась-таки игла на Левиафана!
А потом и соображать принялся. В коридоре – стража, да у ворот стража, всех бы перебил-переколол, конечно – не жалко ничуть, так ведь не перебьешь!
Всех и не пришлось. Только одного – того, что в дверь на стук мой заглянул. В самый раз его риза оказалась, словно для меня шили. Накинул на башку капюшон…
А дорогу-то я еще в первый раз запомнил – как в город выпускали.
В воротах только пуганулся. А вдруг слово тайное потребуют? Обошлось! Ткнул я страже под нос перстень с крестом Андреевским – с пальца у фра Мартина стащил, не побрезговал.
Пропустили!
А как уходил, все боялся – побегу, себя выдам. Так и шел, каждый шаг считая. Пятый… десятый… двадцать первый… И только как за угол завернул, как Барабан-площадь увидел…
Далеко ли можно за два часа убежать?
Да на край света можно! Особливо ежели места знаешь. Даже если ворота городские запрут, стражу, альгвазилов дурных, по улицам пустят. Тоже мне, напугали! Или через стены не перелазят? Или Альменилью-вал трудно перейти? За два часа можно полдороги проплыть – до той же Саары, если грести, конечно, рук не жалея. А уж если эти два часа по Севилье побегать? Да еще мальчишек с Ареналя стрелами по улицам пустить… Башка звоном пойдет!
У меня и пошла. Да как ей, бедной, не зазвенеть, ежели Хиральда-великанша ударила? Кончилась вечерня, народишко от галереи Градас по улицам темным прошлепал…
