А я – как обычно, от входа неподалеку. От дверей соборных, что ключом тяжелым запираются.
Жду.
Жду и сам себя ругаю. Небось, ежели бы время зря не тратил, уже и до Саары добрался. Протопал бы по сходням, прыгнул в первую шебеку, что за море плывет.
…А, может, там меня и ждут? Ведь куда Начо Белому, вору морскому, убегать? Да и не во мне только дело.
Остается – ждать. Ждать, на двери соборные поглядывать…
Есть!
Хоть и далеко, хоть и тучи небо закрыли, а все одно – не спутаю. Высокий, в ризе длинной, руками машет… Вздохнул я, сообразить пытаясь – напоследок. Все ли верно делаю? Да кто же мне скажет? Делаю – и делаю.
Пошел! Он пошел – и я пошел.
– Благословите, падре Хуан!
Долго он на меня смотрел глазами своими совиными, сеньор архидьякон. Долго хмурился, пальцы складывал.
– Et nomini Patris…
Склонил я голову, подождал, пока «Amen» скажет…
– Падре Хуан…
Засопел он – громко так, сердито. На меня надвинулся, за руку схватил:
– Не здесь! Совсем сдурел ты, сыне? Пошли!..
Не хотел я идти, да что поделаешь? Даже ногами перебирать не пришлось – волоком тащил меня Хуан де Фонсека – до самой Башни Золотой. Пытался я слово сказать – да где там! Сопит падре только – и головой бритой качает.
Наконец, хлопнула дверь подвальная, затеплилась свечка.
– Это вы, дон Фонс-сека?
Дернуло меня, к двери бросило. Потому как узнал я голос, тот, что из тьмы черной к падре Хуану обратился. Узнал – да только поздно. Держит меня за руку сеньор архидьякон. Держит – не пускает.
– А кто это с-с вами? Неужели Игнас-сио?
Слабо свечка горела, лишь на два шага и видно. Но вот блеснули в полутьме глаза, показались щеки пухлые, бородка знакомая…
И шляпа черная с жемчужиной! Видать, полюбилась шляпа эта его сиятельству Федерико де Кордова. Носит – не снимает.
– Ну, здравс-ствуй, Игнас-сио!
Сглотнул я воздух, с белым светом попрощался. Эх, зря это я сразу в лодку не прыгнул да к Сааре не погреб!
Или не зря все же?
Взял меня за плечи дон Фонсека, на бочонок усадил. На все тот же – из-под солонины.
– Вот чего, сыне мой, грешник ты великий. Что ты велел, сделали мы, как только письмо получили. А вот теперь тебя самого послушать хотим…
– Мы с-сменили с-стражу во дворце, – кивнул его сиятельство. – Герцог Медина прис-слал с-своих рыцарей, я пос-ставил моих мавров у ворот…
– Понимаешь, чего ты затеял, Бланко? – подхватил падре Хуан. – Какую кашу заварил?
Чего уж тут не понимать? Да только не я кашу эту на огонь ставил!
– Ваше сиятельство! Падре Хуан! Скажите сперва, не должна ли была Ее Высочество сегодня подписать какой-нибудь указ, важный очень? Должна – да не подписала? А если не подписала – то почему?
Переглянулись, головами качнули. Нахмурился дон Фонсека, на меня горой надвинулся:
– А твоего ли сие ума, сыне?
– Погодите! – поморщился маркиз. – Хуже вс-се равно не будет! Это правда, Игнас-сио. С-сегодня фра Томазо Торквемада предс-ставил Ее Выс-сочес-ству указ о полном изгнании иудеев из Кас-стилии и Арагона – в трехмес-сячный с-срок. Ис-сключение делалос-сь только для тех, кто примет хрис-стианс-ство. Ее Выс- сочество не подпис-сала…
– Совет Королевский против был, – засопел падре Хуан. – Потому как сие – полное страны разорение. Вдобавок же деньги зело нам требуются – на войну с Гранадой. Иудеи же, что армию королевскую снабжают – Абрахам Сенеор да Исаак Абарбанель – безвозмездно тридцать тысяч эскудо пообещали…
Кивнул я – сходится все.
«Коли не подпишет, начинаем. А вот ежели да, тогда все чин чином подготовим, понял?»
«Или забыл, что продан Господь наш Иисус Христос за тридцать тысяч эскудо? Снова продан? Нет на предателях благодати Божьей!»
А чего такое «Te coronat Dei», сразу я догадался. В церкви это почти на каждой службе услышишь. «Te coronat Dei» – «Тебя Господь коронует». Божье помазание это значит. Лучше умереть, чем на помазанника Божьего руку поднять – вот о чем жердь кричала!
