…Долго рассказывать пришлось. И про «заговор», и про хартии, и про то, что стражу в Трибунале сменили.
А, может, и недолго? Потому как свечка даже догореть не успела. Это для меня долго было – все эти дни вспоминать. И селду темную, и повара веселого из пытошной, и как Хосе-сапожник на мандуррии играл. И Тень, что ко мне ночью приходила…
Слушали, не перебивали. Даже когда я про бабушку его сиятельства помянул. Не поморщился сеньор маркиз – кивнул только. Видать, и вправду не без бабушки тут!
А как дослушали – молчать принялись. Молчать, думать.
Переваривать.
– Его с-светлос-сть Абоаб мне пис-сал о чем-то подобном, – заговорил наконец сеньор маркиз. – Торквемада – с-сумас-сшедший. Никто из нас-с не защищает марранов, а тем более иудеев, но вс-сему имеетс-ся предел! Вы же помните, падре Хуан, как фра Томазо брос-сил рас-спятие перед королевой? Он ведь обвинил Ее Выс-сочес-ство, что она, с-словно Иуда, Хрис-ста продала!
…Выходит, не сам фра Мартин эти слова придумал!
– Мы ничего не докажем, – вздохнул дон Фонсека. – Ничего! Игнасио – не свидетель, висельник он. Да и не слышал он ничего о замысле злодейском, догадки же к делу не прилепишь.
– Или мы отдадим Торквемаде иудеев – или он возьметс-ся за нас-с…[64]
Зря это его сиятельство сказать изволил! Ох, зря! Плеснуло мне в глаза огнем желтым.
– Так за вас, дон Федерико, самое время взяться! – хмыкнул. – А то сапожники все, священники… Или благородным можно детей воровать да резать? Головы на крючья насаживать? С упырями погаными жить?!
Не кричал – почти шепотом говорил. А все одно, сорвал горло.
Вновь переглянулись они – с пониманием переглянулись. Да так, что сразу ясно все стало. Не выпустят! Зря сюда ты пришел, Начо. Что та стая, что эта – все одно разорвут!
– Королеву и нас-следника охранять будут, – кивнул, наконец, его сиятельство, словно и не было ничего. – Эрмандаду С-святую из С-севильи пока выведем. Что еще, падре Хуан?
– Что еще – то мое дело, – вздохнул сеньор архидьякон. – С этим решить следует…
Даже в мою сторону поглядеть не изволил, да только сразу мне ясно стало – с кем.
…А не страшно почему-то! То ли отбоялся, то ли о шиле в подметке вспомнил. Двое их, конечно, да и падре Хуан не чета фра Мартину…
Но только за решетки больше не сяду!
– Его найдут, – тихо проговорил сеньор де Кордова. – И у нас-с, и в Арагоне, и в Италии. Торквемада – как Аргус-с, у него всюду глаза.
Поглядел на меня падре Хуан, почесал голову свою бритую.
– К туркам, что ли, услать мерзавца? Пусть чалму напялит да тихо сидит, пока не позовем.
Воспрял я духом – не убьют! Видать, им тоже свидетель нужен. А ежели так…
– А я и сам уеду, сеньоры! Вы только, падре Хуан, прикажите завтра утром каравеллу через бар пропустить.
…Вся стража морская ему, сеньору архидьякону, подчиняется. На то и расчет у меня был, потому и к нему, к дону Фонсеке, пришел. Иначе нипочем идальго моему из Гвадалквивира в море-Океан не выбраться.
И снова друга на друга они поглядели.
– Пропустить-то можно, – раздумчиво молвил падре Хуан. – Да только куда ты собрался, разбойник?
– А я, кажетс-ся, понял, – улыбнулся его сиятельство. – Доберешьс-ся до Терра Граале, Игнас-сио, не забудь вес-сточку подать!
Вздрогнул я даже от улыбки этой. Все помнит, не забыл!
– Да не доберутся они, потонут, – поморщился сеньор архидьякон. – Хотя… Все лучше, чем с итальянцем этим, с Кристобалем Колоном, договариваться. Только ведь не так важно, как каравелла доплывет, важно, куда вернется! Да и вернется ли?
ХОРНАДА XXXIX.
О том, как отплыли мы из славного города Севильи.
Грохотало всю ночь. Грохотало, гремело, трещало, выло. Рвали белые молнии небо – спасайся, кто может, добрые севильянцы!
Спаслись. Вымел ливень Севилью – начисто. Вместо народца ночного, по улицам шастающего – воды потоки. Где по щиколотку, а где и по колено. Еще часок – и поплывет город каравеллой без палубы, лови его потом!
Только Хиральда-Великанша на месте. Громадная, словно подросла даже в эту ночь грохочущую.
