Есть истины, пока еще нам неясные. Все может статься… Ведь для чего сеньорита Новерадо завязала узлы? Узлы – символы ее греха, платок же душу грешную удерживает вроде как между небом и землей, не дает низринуться в Пасть Адову. А ежели кто другой узлы развяжет… Нет, нет, сын мой, сие – лишь темные суеверия, однако же заклинаю вас!..
Не договорил, платок мне передал – дрогнули пальцы его длинные с ногтями холеными. Мне и самому не по себе стало.
А вдруг – правда?
– В последние годы, сын мой, немало учений еретических по Кастилии нашей распространилось. Об иных и сказать страшно. И не всегда пуста ересь. Порою проповедники ее, словно Симон Маг в годы давние, способны мерзкие дива творить, католиков верных смущая. И не думают, не говорят, КТО им в этом помощник…
И снова вспомнил я: зал без окон, круги на полу, линии белые, крюки на стене. И КТО же помощник вам, ваше сиятельство? ЧЬЕЙ силой Кастилию нашу спасать думаете?
– Так что бегите всего этого, сын мой, не думайте даже. В храме же платок сей сохранней будет, ибо не достать его Врагу. И еще предание есть, что вслед за платком и душа прийти может, не будет она заперта в том месте, где с телом рассталась…
Вот ведь дела! То-то лобастая жаловалась, что за стены замка она – ни ногой.
Нет, ерунда все это! Достался платок сеньорите Инессе в наследство – вместе с легендой родовой. Она и поверила.
– Так что избавьтесь от этой реликвии, сын мой. Избавьтесь – и забудьте навсегда!
Сказал – словно мечом рубанул. И крест святой сотворил.
И чего думать прикажете? Ежели даже этот, у которого ума – палата, крест творит?
Спрятал я платок поближе к сердцу. Будь, что будет, Белый Идальго!
…А у дома падре Рикардо – суета. Лавка там теперь, народец толпится, мальчишки бегают, как угорелые.
И скамеечки нет – на которой мы с падре сиживали.
Долго я стоял, уйти не мог. Все годы боялся сюда заглянуть, а теперь решился – да и пожалел сразу. Нельзя в такие места приходить!..
А вдруг душа его, падре Рикардо, все еще здесь? Ведь не дали ему исповедаться, потому как не взял он грех на душу, не оболгал себя. И других не оговорил. Так и сгорел – заживо.
Долго стоял, все пытался «Pater noster» прочесть.
Не читалось…
Разогнали всех – в двери да в окошки выбросили. Чужих разогнали, своих оставили. Столы сдвинули, табуретки да скамейки – кругом…
Гуляет Начо!
Давно душа просила, не первую неделю корчилась, бедная. Но что за гулянье, когда в миг любой старуха с косой заглянуть может? А вот теперь – настало время!
Гуляем!
У «Тетки Пипоты» якорь бросили. И заведение так зовут, и хозяйку. То есть, хозяек здешних по-разному крестили, да всех их по заведению величают. Пипота – и Пипота. В общем, самое место для пикаро. Площадь Ареналь в двух шагах, альгвазилы сюда раз в год заходят, и то по приглашению, корчете проклятых в эти стены даже выпивкой не заманишь – страшно! А вот нам не страшно. Сыпь на стол, чего есть, тетка Пипота, не жадничай, отпирай погреба. Потому как сам Белый Начо гулять собрался!
А вокруг все рожи знакомые – с бородами и без, с ушами – и опять-таки, без ушей. У кого клеймо на лбу – гвоздь да буква «S»[53], у кого ладони еще от «доски» не отмякли. Почти всех помню – с этим еще у Мата познакомились, с этим дрались каждую неделю, а этого, с серьгой золотой в ухе, вся Севилья знает – по ночам добрым обывателям снится, да так, что в поту холодном просыпаются…
Летает ковш из коры древесной, худеют бутыли кожаные, а в бутылях тех «гвадальканаль» двухлетнее, самое винцо для пикаро…
Пей, ори, тарелками битыми по столу стучи, а тарелку жалко – лупи башмаком деревянным!
– Начо! Начо! Бланко! Начо-о-о-о!
А чего бы не покричать, если сам Белый Начо, Начо Астуриец, Калабрийца первый друг, реалы кидает, не считая? Хлебни винца, заешь треской жареной, креветкой закуси, апельсином занюхай.
– За Начо! За то, что не повесили! За то, чтоб не нашли! За пикаро севильского!
И вот уже стены в пляс пустились, и табуретки на ножках деревянных скачут, и люстра со свечами сальными кругом идет. Еще по одной – и сами мы в пляс пойдем. С табуретками на пару.
– А, говорят, ты, Начо, у великана кошель срезал?
– А, говорят, ты, Начо, драконшу попользовал?
– А, говорят, ты, Начо, василиска на дагу насадил?
Ну конечно! Просочилось уже из Саары – пустили звон ребята, Дона Саладо наслушавшись. Да я не обижаюсь – пусть себе. Свои все тут! Вот Ганчуэло, всем карманникам король, вот Кариарта, среди браво[54] первый принц, а вот и Хулиана, всем шлюхам севильским мамка. Мальчишками и девчонками мы вместе с ними по площади Ареналь бегали. Кто до петельки добежал, кто до «доски», а вот нам – повезло нам!
