– За что мы воюем? За Италию – или за Рим? За очень хороший Рим, который в великой милости пожалует нам цепь подлиннее и оловянную миску поглубже? И даже лаять разрешит – иногда? Что молчите? Что молчишь, Спартак?
Вначале думалось, что просто невзлюбил меня Ганник-вождь. Не показалась ему девочка, бывает. Потом поняла – в ином дело. Но что не показалась я ему – тоже верно.
Говорит Ганник-вождь:
– Неужели не видите? Это же все игра – игра проклятых римлян! Вчера кому-то на Капитолии понадобилось, чтобы вы бежали из школы и напугали народец в Кампании, сегодня нужно чтобы мы разбили Клавдия Глабра… Или не разбили? Папия, ты заодно не внучка консула Лукулла? Если мы тут костьми поляжем, его родич на этих выборах в консулы выйдет!..
Вот так. И самое страшное, что Ганник почти прав. Не внучка я Лукуллу, чтоб он в Шеол провалился, но есть еще сенатор Прим, и Квинт Серторий есть, и не только он.
Говорит Ганник-вождь:
– Пусть она уйдет. Да! Пусть эта римлянка уйдет! Немедленно. Сейчас!
Молчит Спартак, и все прочие молчат. Даже Эномай молчит – упросила я моего белокурого бога. Не станут его слушать – какой муж за жену не вступится?
…Заныл болью палец. Кольцо – огонек белый, огонек зеленый. Не сняла – забыла. Или не забыла? «Ты ведь замужем». Странно, Учитель в тот миг не смеялся, не улыбался даже. А если бы рассказала Эномаю о том, что Он мне – нам! – предложил? Сто лет жизни, двадцать детей… Нет, и думать не хочется!
– Вы тут, господа хорошие, совсем одурели. Равно сенат какой, прах вас побери! Папию не знаете? Так я знаю. Кто вас, героев, из Капуи вывел? А оружие откуда? А про Глабра этого кто первым рассказал? Она, значит, римлянка? Тогда я вообще – Сулла. Да вы!..
Все молчат, Публипор не молчит. Не бывал пастух апулийский на наших посиделках, не привык еще. И обидно ему – вместе мы с ним, вождем пастушьим, дела наши вершим, хоть и видимся редко.
Вот вам и военный совет!
– Пять когорт… Будем считать, шесть.
Осекся апулиец, слово проглотил. Дернулся Ганник, будто ударили его. Дернулся – назад подался.
Спартак!
– Когорты городские, постоянные, но не из ветеранов. Нас больше, но у нас мало оружия…
Тих голос вождя, все там же он, чуть в сторонке, в тени близкой скалы. И кажется, что заговорила каменная твердь. Не мне одной кажется.
– Глабр воевал, неглуп… Но и не слишком умен, легиона ему никогда не давали. Ты что-то предлагал, Каст? Покажи.
Открыл рот Ганник-вождь. Закрыл рот Ганник-вождь. А Каст уже встает, уже над картой-дорожником склоняется.
Поняла я – только сейчас военный совет начался. И я поняла, и все прочие поняли.
Рассмешил меня Марк Випсаний Агриппа. Сплел байку, будто Спартаку какая-то фракийская пророчица помогала, с богами разговаривала – и от них же помощь обещала. А мы, спартаковцы, пророчице верили и за Спартаком шли. Об этом в какой-то римской книге написано. Байку сплел – и ко мне пристал. Так ли, мол, было?
Рассмеялась я, а после руками развела. Кормились у наших костров и пророчицы, и ворожеи, и гадальщики. Как без них при войске? И о Спартаке всякое говорили. Может, была фракиянка, может, вещала. Только на том совете она точно за скалой не пряталась! Агриппу бы туда, к нашему костру – чтобы голос Вождя услыхал. Многое бы понял римлянин, ох, многое!
Стоит лишь прикрыть веки… Блеск стали перед глазами, сверкающий сталью вождь с мечом у пояса, маленькая испуганная девчонка.
Девочка – и царь.
Спартак.
– Когда ловишь рыбу, лучше закинуть не один невод, а два. Лазутчики Публипора видят многое, но не все. Этот римлянин, Глабр, может оказаться умнее. Его когорты – ловушка, приманка. Нужен второй невод – тот, что раскинули мы с сенатором Примом.
– А говоришь, что ничего не понимаешь в войне! Именно так, и тот, кто бросает один невод, не должен знать, что в другом. Вернее будет.
– Поэтому у нас три отряда, да, Спартак? Каждый вождь знает лишь о своем, и только ты… Почему ты смеешься?
– Извини, ангел. Могу брови сдвинуть. Похож на Ганника?
– Не похож, не старайся! Знаешь, мой Спартак, я подумала… Мы все в чем-то правы, даже Ганник. Но много правд – много дорог. Каждый хочет своего, каждый готов умереть – но за свое.
– И дом, разделившийся надвое, не устоит, и чем больше дорог, тем ближе гибель… Это так, но мы сделаем все, что можем: ты, я, твой муж, Ганник, Крикс, остальные. И тогда нам всем будет не страшно – что бы ни случилось. А иначе зачем жить?
– Все, что можем… Можешь ты, мой Спартак. Мы лишь… мы лишь молнии в твоей руке! Ну, не смейся, пожалуйста!
– Спартак-Юпитер! А что? Когда-нибудь и такое напишут. Отец богов – и его ангел. Так и запомнят. Только не говори мне, что ничто не вечно под солнцем!
– …Потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто; и, увы! мудрый умирает наравне с глупым…
– …И возненавидел я жизнь… Да, припоминаю. Хотел бы я поговорить с этим мудрецом!
– Он бы сказал тебе, мой Спартак, что жизнь людей – это река от истока до устья, где они – лишь кувшинки, и чему суждено случиться – уже давно случилось. А боги с небес смотря на нас, приговаривая…
– …Суета сует, и всяческая суета. А сами обделывают свои делишки не хуже менял на римском форуме. И пусть! А мы будем побеждать… Значит, Помпеи? Потому что там нет стен?
– Да, мой Спартак. Потому. И не только потому.
– Помпеи… Ох, и городишко! Я бы туда не пускал молодых красивых женщин. Даже ангелов.
– Спартак!
– …И молодых красивых мужчин. И некрасивых. И немолодых тоже. Я почти не шучу, Папия. Если боги решат покарать людей за грехи, за всю мерзость, что мы творим, то начнут уж точно не с Рима – с Помпей. Тем более, Везувий под боком.
Сейчас уже многое кажется сказкой, сном, легендой. Поверил бы мне Агриппа, если бы я рассказала, что Великий Спартак, Спартак Погибель Рима, царь, закованный в сверкающее железо, любил смеяться? Может, в этом и была его мудрость? Крик не услышат, шутку услышат всегда. Но вот что странно. Спартак сказал: «Везувий под боком». А Учитель говорил… «Жить на Везувии? Скоро это станет пословицей». Точно!
Почему-то не завидую я Помпеям!
– Ты рассказывал о родных богах, Крикс. Обещал, что они помогут, поддержат. Ты говорил это для всех – или говорил правду?
Вечер, длинные тени придорожных пиний, последние ласточки в темнеющем небе, пустая вилла, каменный порог. Все ушли, мы остались – Носящий Браслет, Каст и я. Только что Крикс говорил с молодыми ребятами, осками и кампанцами, пришедшими к нам на Везувий. Почти все беглые, почти у всех родные убиты в войне за Италию.
– Я говорил правду, Каст. Правду – для всех.
– Значит, бывает правда – и правда для всех? Тебя научили этому твои жрецы? Я сам из жрецов, только не помню ничего, разве что как дед у алтаря бормотал – и еще как травами пахло. Пять лет мне всего было, когда семью мою – под нож.
Они похожи, Крикс и Каст – крепкие, немолодые, с сединой на висках, с сединой в бороде. И повадки сходны, и тот и другой не спешат, обстоятельность любят. Обоих уважают, обоих вождями избрали. Издалека поглядишь – братья. Только чувствую – разные они, очень разные. Из какой семьи Каст, точно не знаю – и никто не знает, но уж точно не из тех, что с божественной кровью. А вот Крикс – рода жреческого,
