продают тайны врагу за горсть денариев, вложенных в потную от страха ладонь. Лазутчик – не воин, не стоять ему с горящими восторгом глазами в первом ряду изготовившегося к бою манипула, сжимая пилум, не умирать с песней на устах на виду товарищей. Удел лазутчика – черная ночь, вечный позор, забвение…
Долго я думала, кто такое выдумал? Уж не сами вояки – точно, они-то понимают, как важно вовремя
Все так, но если о сражениях, о том, как войско строилось, как в тыл врагу заходило, после войны рассказать можно – даже нужно, воякам будущим в поучение, то наши тайны не для чужих ушей. Лазутчик рискует не только жизнью – своей, детей, всех ближних и дальних. Потомков тоже не помилуют, напомнят в недобрый час.
Не все помогали Спартаку за горсть денариев. Не все, кто Спартаку помогал – рабы, плеть хозяйскую ненавидевшие. Другие были тоже. Много у тебя врагов, Волчица, очень много! И у тебя, Сенат римский, собранием богов себя возомнивший. И у тебя, Сулла Счастливый, да умирать тебе каждый день, каждый миг – вновь и вновь!
Нам помогали. Я не выдам вас, римские друзья, не намекну даже, как не рассказала о тех, кто помогал нам на зеленом Везувии. А уж если кого назову, значит заслужили. Не обессудьте!
Сначала грузчики ввалились – сразу пятеро. Шестой и седьмой снаружи остались вместе с восьмым. Потому как только восьмерым по силам с настоящим картибулом справится. И то не без труда.
Справились все же. Поохали, зубами поскрипели, поругались вполголоса, свершили подвиг Геркулесов. Въехал картибул, ножками тяжкими проскрипел. А за ним и сенатор Прим пожаловал.
Никогда не думала, что человек может возить с собой стол. Не зеркало, не веер, не покрывало, не табурет даже – стол, причем каменный. Не весь, конечно, каменный, доска деревянная, полированная, зато ножки уж точно из камня – резного. Зовется это чудо страшным словом «картибул», по нашему – «котельный стол», чтобы, значит, не только чаши и миски, целые котлы ставить было можно.
Зачем такое с собой возить, целую повозку нанимать? А затем…
– Традиция, моя Папия! Принято так у нас, осков. И у кампанцев принято, и у самнитов. Ты просто не помнишь, маленькой еще была. В атрии такой стол стоять должен, без него дом – не дом. И у римлян так было когда-то, только не соблюдают они традиций. Всем им греки, пунийцы… А ты сегодня красивая!
– Спасибо, Прим! Только не красивая, сонная я.
Это я, конечно, скромничаю. И туника на мне новая, и палла – римская, настоящая, тонкой шерсти, и прическа только что из-под гребешка. Не только сенатор Прим традиции соблюдает. А тут случай такой, что традиционней не бывает: муж приехал, а жена его у порога встречает. То есть, не у порога – у стола котельного, картибул который. Я его прямо посреди комнаты велела поставить. Атрия-то на втором этаже нет!
– Здравствуй, жена!
– Здравствуй, муж!
– Удачно доехал, дороги спокойные, только возле Рима заставы. Спартак на юге, в Бруттии, так что здесь уже очухаться успели, в себя прийти. Кстати, видел лагерь Лентула, он возле пятой мили. Там только один легион, все остальные уже ушли. Так себе вояки, не бегают – ползают, и лагерь у них – мирного времени. Не ров – канавка, курица, и та перейдет. Не боятся, выходит! Слушай, что тут у вас в Риме творится? Мне прямо в воротах рассказали. Какой-то Гаруспик ночами всех режет, внутренности наружу выворачивает, обряды какие-то творит. Неужели правда? Ну, город! Ты хоть, Папия, ночами по улицам не гуляешь?
Женой Прима я стала полгода назад. Как-то само собой получилось: у него в Риме дела важные, и у меня важные. Ему помощник нужен – и мне нужен. Жене сенатора, пусть и не римского, капуанского, в логове Волчицы легче, чем беглой рабыне. В общем, для дела. А если для дела, то и сенаторшей стать можно.
Прим-сенатор не таким уж плохим человеком оказался. И не таким счастливым, как вначале думалось. И не только потому, что аргонавтом так и не стал, за Руном Золотым не сплавал. Политика, конечно, картины- девочки, само собой, а вот жизнь не заладилась. Жену свою первую три года назад похоронил, и до сих пор забыть не может. Дочка у него Капуе растет, пять лет ей, сиротке. Как-то спросила я Прима, отчего не жениться ему – по-настоящему, не на мне, понятно. Молодой, богатый, умный, почему бы жизнь не наладить? Пожал плечами сенатор, улыбнулся грустно.
Так что и тут мы ровня. У меня – Эномай, у Прима – его первая. Значит, таким, как мы, сами боги велят в брак законный вступить, на папирусе у претора все оформить и печать подвесить. Для дела. Так что папирусная я ему жена.
Про папирус – просто пословица. На табличках все оформили. Не восковых – деревянных, с буквами резными. Чтобы, значит, на дольше хватило, не расплавилось. Папирусная жена, папирусный муж. Все для дела!
Не одна, конечно, я такой деловой оказалась, Прим тоже выгадал. К табличкам резным еще и брачный контракт полагается, на этот раз уж точно на папирусе. И в тот контракт вписал мой муженек земли наши, семейства Муцилов – те, что на аукционе прикупил. И теперь они не беззаконно конфискованные – и не проданные беззаконно, а в нашей совместной супружеской собственности. Если разведемся (если! ха!), я с тех земель половину доходов получать стану. Сначала я, потом и потомки мои, если таковые образуются.
Умен сенатор! Взвоет волк на Капитолии, начнут добро и земли, Римом захваченные, обратно забирать – а у него все уже оформлено, с печатью.
Не стала я спорить, пусть. Только зря Прим думает, что таким отступным отделается. Победим, врагов разобьем – а я возьму, и не разведусь.
Будет знать!
– Комнаты ничего, приличные, – как следует осмотревшись, сообщил Прим, в кресло усаживаясь и вино массикское пробуя. – Просторно, светло, прихожая большая. Хотя, конечно…
– Хотя, конечно?! – возмутилась я. – Ты попробуй в Риме найти что-нибудь приличное! Можно, конечно. Присылай по сто золотых аурей в месяц, и я тебе особняк сниму – на Палатине, возле Священной дороги. Пинии у входа, мозаики на полу, колонны коринфские. Это же Рим! А тут и место хорошее – Эсквилин, и квартал хороший, и…
Не договорила – сама себя услышала, словно со стороны. Прямо как в комедии какай-то греческой (Гай переводить начал, да бросил) – приехали муж с женой из глухой деревни в город, а там непривычно все, дорого, неуютно. Дожила, Папия Муцила! Еще про мебель скажи, что, мол, только ложа, кресла да сундук купить успела. Ложа, между прочим, два – по одному в каждой комнате. Так-то муженек!
…Хотя и обидно, между прочим! Как началось, так и продолжается. Смотрит сквозь меня Прим, сенатор капуанский, в упор свою жену не видит. Италию нашу видит, Рим под Серторием видит, земли семьи нашей тоже. А я – место пустое, имя на папирусе.
Обидно, да?
Поглядел на меня, на супругу законную, сенатор Прим, усмехнулся, вино допил. Встал.
– И место хорошее, и квартал хороший. Приятно иногда поговорить о чепухе, правда? А теперь слушай. Новостей много, очень много, и все важные. Прежде всего…
Прим погиб тогда же, когда и Марк Цицерон – во время страшной резни после смерти Гая Цезаря. Я оплакала всех троих, даже Марка, которого ненавидела и ненавижу. Я благодарна тебе, мой Прим, хотя до сих пор обижаюсь – за то, что ты видел во мне только «политика». Неужели твои девки были лучше меня?
Ты был честным союзником и хорошим другом, мой Прим. Я училась у тебя. Ты погиб, и тьма,
