во мрак, когда царь иудеев был распят на кресте и как дрогнула земля в минуту его смерти. Воскреснув, он доказал реальность своего царства, и я удалился бы от него, если бы в глубине души стал презирать своих спутников, считать себя высшим по сравнению с ними существом или таить обиду на глупое девичье поведение.
На стоянке, после вечернего туалета я подошел к Марии.
– Прощаю тебе необдуманные речи и обещаю о них забыть, – сказал я.
Гнев девушки от этого только удвоился, а ее глаза стали черными, когда она воскликнула:
– А тебе есть что мне прощать? Сначала ты наплевал мне в душу, а потом целый день показывал свою спину! Это мне следует тебя прощать! Я была готова все забыть и помириться с тобой, потому что ты – мужчина, от тебя нечего ожидать большего, как верно заметила Сусанна. Но только я никогда не позволю прощать себя, пока ты сам не попросишь первым у меня прощения!
Натан, услышав эти слова, воздел глаза к небу и в бессилии развел руками. Видя его покорность, я тоже смирился.
– Как тебе будет угодно, Мария из Беерота, – ответил я. – Так вот; прости меня! Признаю, что мне нечего тебе прощать, и давай заключим мир!
Упершись руками в бока, Мария крикнула Сусанне:
– Подойди посмотри: мужчина этот человек или один из римских евнухов, о которых мне говорили!
Сусанна, укладывавшая хворост и сухой навоз для очага под котелком, хихикнула, прикрыв рот рукой.
К моей голове прихлынула кровь, и не имея возможности дольше сдерживаться, я изо всех сил закатил Марии оплеуху. Тут же раскаявшись в содеянном, я был готов на что угодно, лишь бы исправить положение.
Мария начала всхлипывать, несколько раз хлюпнула носом и потерла щеку. Я уже был готов попросить у нее прощения, когда Натан движением руки остановил меня. Чуть погодя, девушка на цыпочках приблизилась ко мне.
– Ты правильно сделал, что ударил меня, – сказала она, потупив взгляд – Я целый день хотела вывести тебя из равновесия. Это доказывает, что ты все же любишь меня больше своего осла, холку которого так часто ласкаешь. А теперь поцелуй меня, чтобы я удостоверилась в том, что ты меня прощаешь.
Она осторожно обняла меня, и я дважды поцеловал ее, чтобы она знала, что между нами все осталось по-прежнему. Откровенно говоря, мне было довольно приятно, после того как мы поругались, вот так держать ее в объятиях и целовать, и я поцеловал ее в третий раз.
Мария слегка оттолкнула меня и, не снимая рук с моих плеч, спросила:
– Ты бы и Сусанну так поцеловал, если бы она, оскорбив тебя, попросила прощения?
Я посмотрел на сморщенное старушечье лицо Сусанны, сравнивая ее сухие губы с алым ротиком Марии, и понял, какую ловушку она мне приготовила. В один прыжок я оказался подле Сусанны и приподнял ее за локти.
– Если я чем-нибудь тебя обидел, поцелуй меня в знак прощения, – попросил я.
– Несчастный, ты идешь на поводу у безмозглой девчонки! Однако у Марии доброе сердце.
Смутившись, она вытерла губы тыльной стороной ладони и поцеловала меня, при этом хитро поглядывая на Марию, которая воскликнула:
– Как можешь ты, дочь Израиля, целовать необрезанного римлянина? Я – грешница и могу это делать, а ты при этом становишься нечистой!
– Я не разбираюсь в законе, однако мы с ним ели из одной тарелки. Сердцем я чувствую, что у нас один отец, несмотря на то что он – римлянин.
Я растаял от этих слов, и даже чесночный запах из ее рта (она целыми днями, сидя на осле, грызла чеснок, чтобы придать себе сил) не показался мне отвратительным.
– Для меня большая честь, что ты согласилась меня поцеловать, Сусанна, – сказал я ей.
После ужина я отвел Марию в сторону и без обиняков спросил:
– У тебя, случайно, не было намерения соблазнить меня и заставить согрешить с тобой? Другого объяснения твоему поведению я не нахожу. А я ведь взял тебя именно для того, чтобы спасти от греха.
Мария легко вздохнула у моего уха и прошептала:
– Ты обращался со мной намного лучше всех других мужчин; я сама себя не могу понять. Твое безразличие раздражает меня, и поступая подобным образом, я, по крайней мере, убеждаюсь, что ты не совсем ко мне равнодушен.
– Однако плоть есть плоть, и чтобы меня соблазнить нет необходимости в подобных усилиях. Я не связан никаким обетом и никому не клялся в верности! Однако для этого мы можем развернуться и отправиться обратно в Иерусалим.
– Жизнь – странная вещь, и мое сердце трепещет от страха при мысли об Иисусе, – вздыхая, произнесла Мария – Мне известно, что только он один способен вернуть мне чистоту и девичью честь, и говорят, что он не строг даже по отношению к самым неисправимым грешникам. Мне кажется, если бы я согрешила с тобой, то ни о чем бы не сожалела, думаю, ты принес бы мне спасение, приняв в свои объятия. Сам видишь, насколько я погрязла в грехе. А кому удается избежать греха? Однажды Мария из Магдалы, желая утешить меня, сказала, что мужчина, который с вожделением смотрит на женщину, уже совершает грех в своей душе. По-моему, назаретянин установил правила, которым невозможно следовать в жизни.
– Разве наши тела еще недостаточно настрадались от тягот этой поездки, Мария из Беерота? – воскликнул я. – К чему напрасно мучить себя преступными мыслями? И не вздумай этой ночью говорить о льве, чтобы спать рядом со мной, – это лишь может разжечь в нас страсть!
Мария еще глубже вздохнула и сказала:
– Не стану больше тебе надоедать, если ты считаешь, что, соблазнившись, согрешишь.
– Как тебе угодно, – ответил я. – В душе я уже совершил с тобой грех. Больше мне нечего добавить.
Она прижала мою руку к своей пылающей огнем щеке.
– Как много я дала бы за то, чтобы быть чистой и отмыться от своих грехов!
И после этого она перестала спать у меня под боком и понапрасну испытывать меня.
Я думал о том, что эта девушка немного знала о царстве, путь к которому пыталась найти, поэтому от нее нельзя было требовать многого. Затем я стал раздумывать над тем, чего ждал от назаретянина Натан, остригший из-за него волосы. Возможно, я и сам ожидал чего-то такого, что по меркам царства могло казаться такой же игрушкой, как и надежды Марии.
На следующий день мы ушли в сторону от извилистого русла реки и, сойдя с караванного пути и пройдя через горы, увидели Тивериадское озеро. На его поверхности ветер вздымал волны с белыми гребнями, а вдали виднелись очертания заснеженной вершины. Мы добрались до термий к закату солнца, следуя по западному побережью озера. Чуть дальше виднелись портики курортного города, построенного Иродом Антипасом. В воздухе витал спасительный запах серы: вода заполняла бассейны, вокруг которых была построена лечебница. На берегу озера стояли несколько вилл в греческом стиле и множество рыбацких хижин. На территории самой лечебницы находились две гостиницы: одна роскошная для эллинов и другая, предназначенная для сынов Израиля. Устав после путешествия, я вместе с Марией разместился в первой из них, а Натан и Сусанна вместе с животными направились во вторую. Я счел, что будет лучше не показываться в их компании, потому что ученики назаретянина сторонились меня. Сусанна в знак признательности за то, что я взял ее с собой в Галилею, разузнает о том, что должно происходить, а я тем временем в полном спокойствии буду дожидаться вестей от нее.
Теперь я уже достаточно хорошо знал Натана и доверил ему свой кошелек и животных, надеясь таким образом покрепче привязать его к себе. Мы договорились, что проведя ночь в Тивериаде, они на следующий день продолжат свой путь до Капернаума, расположенного на северной стороне Галилейского моря, что должно было у них занять менее дня пути. Если верить Сусанне, Иисус никогда не заходил в греческий город Тивериада.
На следующее утро, пробудившись от лучей восходящего солнца, я вышел на террасу, прихрамывая и ощущая боль в ступне. После жары в долине Иордана свежесть воздуха казалась нам необыкновенно приятной; вода была кристально чиста, и лучи солнца рассекали ее до самых глубин, а воздух был наполнен сильным запахом мирты. Мне показалось, что теперь я могу видеть все яснее, чем прежде, и обонять все
