Жанна – Положение, которое занимает мои супруг, не дает мне возможности отправиться к ней: тебе должно быть известно, что она пользуется дурной репутацией и что мы даже тайком не можем устроить Клавдии встречу с ней здесь. Тебе же ничто не мешает отправиться к ней за советом. Передай, что я вовсе не стыжусь ее общества, точно так же. как было тогда, когда мы шли за ним, однако теперь вынуждена считаться с положением мужа при дворе. Возможно, будучи мужчиной, ты не поймешь этих тонкостей, но женщина поймет их непременно.
Видя мои колебания, она хитровато улыбнулась и добавила:
– Ты – молодой римлянин, и тебе присуща жгучая тяга к жизни. Можешь появиться у нее в любое время – это никого не удивит! Даже если она полностью изменила образ жизни, в Галилее еще помнят, что некогда в нее вселились семеро дьяволов.
Уверенный, что не смогу извлечь никакой пользы из этих бабских ссор, я обещал подумать. Мы еще поболтали о том, о сем, и Клавдия Прокула предложила мне сопровождать ее на городской ипподром, как только она почувствует улучшение здоровья. Ирод Антипас гордился построенным им ипподромом, городом и театром, а Клавдия Прокула считала необходимым соблюдать этикет, которому обязывает ее положение, хотя бы из уважения к гостеприимным хозяевам. После того как мы принесли взаимную клятву предупредить друг друга в случае, если станет известно что-нибудь об Иисусе, она позволила мне удалиться. Кроме того, она пообещала пригласить меня в один из вечеров на ужин.
Возвращаясь к себе в гостиницу, я приметил одного сидонского купца, сидевшего в тени портика перед разложенными тканями. Остановившись, я выбрал шитый золотыми нитями шелковый платок и сразу же отослал его Клавдии Прокуле в подарок.
Ожидавшая меня с нетерпением Мария из Беерота, вероятно, заметила, как я разговаривал с сидонийцем. Возможно, ей показалось, что я купил ей какую-то безделицу, потому что чуть погодя она принялась мне надоедать.
– Вижу, когда тебе захочется, ты можешь держаться на ногах. Только при этом оставляешь меня в запертой комнате с зашторенными окнами, словно стыдишься моего общества, хотя здесь никто не знает обо мне ничего, кроме той самоотверженности, с которой я заботилась о тебе, когда ты был на пороге смерти. А мне тоже хотелось бы взглянуть на мир и прогуляться с подругами по красивому саду, послушать музыку и походить под зонтиком по берегу озера. Но ты думаешь только о собственных удовольствиях!
Вспомнив о воодушевлении, жившем в нас перед отъездом из Иерусалима, и о том, как оно постепенно улетучивалось, я почувствовал глубокую горечь. Даже Клавдия Прокула говорила об Иисусе иначе, чем в те трудные дни, когда надо всеми тяготела вина в его смерти, а ее спутница Жанна перестала быть той самой Жанной, которая шла вслед за Учителем, не заботясь ни о своем домашнем очаге, ни о высоком положении мужа. Все здесь, у мраморных портиков и розариев, при завораживающем звучании флейт среди зарослей мирры и в запахе серы, исходившем от термий, вновь обрело свой обычный образ, не оставив места для неземного.
– Разве ты уже забыла о цели нашего путешествия, Мария из Беерота?
– Я помню о ней лучше тебя и с нетерпением жду вестей от Натана и Сусанны, думая лишь о них, Только почему во время этого ожидания я не могу увидеть то, что ново для меня?
– Все, что ты видишь здесь, принадлежит земному миру, – возразил я, – От всего этого быстро устаешь, и я пожертвовал бы им ради того, чтобы хоть издалека увидеть воскресшего Бога!
– Конечно, и я тоже, – радостно воскликнула Мария – Но почему бы нам не отвлечься на время ожидания? Сейчас я похожа на бедную крестьянку, в первый раз оказавшуюся в городе и попавшую в лавку игрушек сирийского купца; я не настолько глупа, чтобы подумать, будто все эти игрушки станут моими, но почему я не могу на них посмотреть и прикоснуться к ним?
Я никак не мог ее понять, ее упорство мне надоело.
– Пусть будет так, как ты хочешь, – раздраженно заявил я, надеясь отделаться от нее – Завтра я найму лодку, и мы отправимся в Магдалу. Мне сказали, что хозяйка голубятен рассталась со своими спутниками и вернулась к себе домой. Мы побываем у нее.
Этот план почему-то не понравился Марии из Беерота.
– Магдалина – весьма раздражительная женщина, – недовольно сказала она. – Я, конечно, вынуждена признать, что она была единственной, кто по-доброму обращался со мной и разговаривал, как с человеком, именно она помогла мне поверить в царствие Иисуса, однако я опасаюсь ее.
– Почему? – удивился я. – Разве не она поставила тебя на моем пути у старой стены и подсказала тебе слова, которые ты тогда говорила?
– Она может потребовать от меня то, что теперь, находясь под твоим покровительством, я не в состоянии сделать, – пояснила Мария – У нее сила воли крепче, чем у меня, и я могу растеряться, если она начнет мне приказывать.
– Что же она, по-твоему, может тебе приказать?
– Теперь она одевается во все черное и может потребовать, чтобы я сняла эти красивые одежды, подаренные тобой, и оделась в рубище; или же может захотеть, чтобы я рассталась с тобой, поскольку ты меня уже доставил в Галилею, а этого я боюсь больше всего.
– Чего же ты хочешь от меня, Мария из Беерота? – со злостью воскликнул я.
– Я ничего не хочу! – тоже разозлившись, отвечала она и, сделав горделивое движение, добавила: – Что ты себе вообразил? Мне ничего не надо кроме того, чтобы изо дня в день быть рядом с тобой. Совсем не так давно, когда ты лежал в огне горячки и я смачивала твои пересохшие губы, все было намного проще: ты упрашивал меня, чтобы я приложила руку к твоему лбу, ты хотел, чтобы моя рука всю ночь оставалась в твоей. Эти дни были самыми лучшими в моей жизни, и я мечтала, чтобы они продлились подольше! Однако мы, конечно же, поступим так, как ты решил, а не так, как мне хочется.
Я понял, что момент нашего расставания уже близок и что чем дольше она будет оставаться со мной, тем больше будет пытаться привязать меня к себе. Я мог привыкнуть к ее обществу. Точно так же, как человек, который, не подумав, покупает себе раба или собаку, рискует оказаться в итоге полностью зависимым от раба или собаки.
Поэтому назавтра я нанял лодку с двумя гребцами, и по пляшущим волнам Галилейского моря мы отправились в сторону Магдалы. Чтобы привыкнуть к местному диалекту, я вступил в разговор с гребцами. В ответах этих суровых людей слышалась какая-то злоба; пока мы шли вдоль берега Тивериады, они чувствовали себя не совсем в своей тарелке, очевидно, смущенные греческой красотой нового города, построенного князем Иродом Антипасом за огромные средства менее двадцати лет тому назад. Чтобы поскорее выйти в открытое море, они подняли парус, однако ветер был переменчив, и им пришлось опять сесть за весла.
Мне вспомнилось, что где-то по этим водам ходил Иисус из Назарета, однако под искрящимися лучами солнца, при виде серовато-синих гор на противоположном берегу, на вздымаемых свежим ветром волнах эта история казалась невероятной. У меня возникло тягостное ощущение, что я гоняюсь за миражем, за сном, за сказкой, придуманной для суеверных рыбаков. Мне казалось, что с тех пор как я был в Иерусалиме, прошло бесконечно долгое время, словно назаретянина никогда не было на земле. Желая ощутить настоящую реальность происходившего, я спросил у гребцов:
– Вам приходилось видеть Иисуса из Назарета, когда он разговаривал с людьми на берегу этого озера?
Рыбаки обменялись взглядами и осушили весла.
– Почему ты интересуешься этим, о чужестранец? – с видимым испугом спросили они.
– Я как раз был в Иерусалиме, когда его распяли; и по моему мнению, он не заслуживал такой ужасной смерти, – ответил я.
– Между тем в этом нет ничего удивительного, потому что он был родом из Галилеи, а жители Иерусалима недолюбливают нас. Все произошло по его собственной вине, потому что он отдал себя в руки жадным священникам и лицемерным фарисеям.
– Так вы видели его? – переспросил я.
Не зная, что ответить, они опять обменялись взглядами, однако национальная гордость все же восторжествовала.
– Конечно, видели и не один раз! – воскликнули они – Однажды, когда послушать его проповеди пришло пять тысяч человек, он накормил всех пятью ржаными хлебами и двумя рыбами, а после этого набралось
