даже при свете солнечного дня. Я боюсь, чтобы мной опять не овладели демоны, ибо тогда мне лучше не жить и повеситься! Я и так уже вся исстрадалась!
Ее горе было для меня, словно камень на сердце, и я попытался утешить ее, поведав о том, что, со слов Жанны, Иисус однажды утром уже являлся ученикам, когда они рыбачили.
– Мне рассказывали об этом, однако, вполне возможно, этим мужланам для полного счастья хватило пойманных ста пятидесяти больших рыбин! Их сеть была так тяжела, что им пришлось тащить ее за лодкой до самого берега, чтобы она не прорвалась. Но если они видели Учителя, то почему ничего не сказали, чтобы утешить меня?
Мне показалось, что в ее душе затаилась злоба и ревность из-за того, что, появившись в Галилее, Иисус прежде предстал перед учениками, а не перед ней!
Ее чувства были мне понятны: разве не она первой в то утро пришла к могиле? И разве не ей первой назаретянин явился после своего воскресения?
– Не давай отчаянью победить себя, Мария из Магдалы! Если он вернулся в Галилею, значит его царство близко! Возможно, для меня в нем не окажется места, вероятно, он отторгнет меня, как и своих учеников, но я уверен, что ты еще увидишь его в этих краях!
Она посмотрела на меня своими темно-карими глазами и сказала:
– Я получаю утешение от тебя, римлянина, в то время как мои ближние отказали мне в нем!
Ее лицо осветилось, словно на ярком солнце, несмотря на то что мы находились в доме; она прикоснулась к моей руке, и я ощутил необычную силу, исходившую от этого прикосновения.
– Неужели ты настолько веришь в него? – спросила она. – Я тоже, однако мой мятежный дух не дает мне относиться с должным уважением к избранным им людям; я – скверная и недостойная женщина, которая не в состоянии исполнить его волю. О римлянин, научи меня смирению!
– Мне больше хотелось бы узнать, считаешь ли ты, что он примет меня в своем царстве, несмотря на то что я – римлянин? – озабоченно поинтересовался я.
Тогда она заговорила тем же презрительным тоном, что и Жанна.
– Ученики все еще ждут, что он построит царство Израиля. Для меня же он – свет для всего мира. Если ты веришь в то, что он – Христос, то почему он должен тебя отвергать? Его царство – это вечная жизнь, а не земля, по которой мы ходим!
От этих слов сердце дрогнуло у меня в груди.
– А что такое вечная жизнь? – спросил я.
Магдалина покачала головой.
– Я не в состоянии тебе это объяснить, – ответила она, – Думаю, это известно лишь ему одному. Когда он был с нами, то ничего об этом не рассказывал, а лишь объяснял, как человек должен жить, чтобы быть достойным войти в его царство. Я не настолько смиренна и невинна, чтобы надеяться на вечную жизнь; мне лишь известно, что она в нем и вместе с ним, и этого мне достаточно.
Прежде чем продолжить разговор, я немного подумал.
– И как же мне следует жить? – спросил я. – Разве смирения и кротости для этого достаточно?
– Люби своего ближнего, как самого себя, – в задумчивости ответила Мария – Поступай с другими так, как тебе хочется, чтобы они поступали с тобой.
Неожиданно она закрыла лицо руками и расплакалась.
– Как я, предавшая его учение, могу научить тебя? Когда он был среди нас, мы все были как сестры и братья, однако, как только он нас покинул, мне хватило нескольких дней, чтобы начать ненавидеть своих братьев и сестер. Возможно, это он прислал тебя ко мне, чтобы показать насколько я зла и ничтожна.
Она быстро склонилась и приложила руку к моей заживающей ране.
– Помилуй эту грешницу, Иисус Христос, Сын Божий! – вслух взмолилась она – Если ты смилостивился надо мной, пусть эта нога заживет так, словно на ней никогда ничего не было!
Она подняла глаза, убрала руку и, сдерживая дыхание, заглянула мне в лицо.
– Пусть это будет знаком его согласия: отставь трость и пройдись!
Я поднялся и, отставив в сторону трость, сделал несколько шагов. Хромота покинула меня, не ощущалось никакой боли! Пораженный, я опять сел на прежнее место.
– Это знак, который ты хотела получить! – воскликнул я. – Однако я и так верю в него и не нуждаюсь ни в каких знамениях! По правде говоря, в том месте, где греческий врач сделал надрез скальпелем, моя нога уже зажила и затянулась новой кожей, так что я хромал лишь по привычке, потому что врач неоднократно настаивал на том, чтобы я ходил с большой осторожностью.
Тогда Магдалина подняла мою трость и спросила с улыбкой на губах:
– Может, мне отказаться от своей прежней молитвы и попросить его, чтобы ты опять захромал?
– Думаю, что тебе удалось бы сделать меня калекой до конца моих дней, если бы ты обратилась к нему с подобной просьбой!
Мария в ужасе осмотрелась вокруг, словно застигнутая врасплох за совершением какого-то скверного поступка.
– Нет, нет! Если взывать к его имени с целью навредить кому-то, можно навредить лишь самому себе. Его именем можно лишь благословлять, а проклинать – никогда!
От появившейся улыбки она вся изменилась и, глядя на что-то, чего я не мог видеть, погрузившись в собственные мысли, принялась сгибать трость в руках. На моих, полных удивления глазах вырезанная из дуба трость слегка согнулась, словно стебель камыша. Я стоял как зачарованный, не веря собственным глазам, пока она, почувствовав на себе мой взгляд, не очнулась и в свою очередь не посмотрела на меня.
– Что случилось? – спросила она, перестав сгибать трость.
Машинально я взмахнул руками, словно желая ее о чем-то предупредить, а мои губы сами произнесли:
– Согни снова эту трость.
Мария попыталась это сделать, но несмотря на всю прикладываемую силу, трость ни капельки не поддалась. Тогда я тоже схватил ее: это была крепкая, негнущаяся трость, на которую я прежде опирался всем весом своего тела. Погрузившись в собственные мысли, Мария даже не обратила внимание на то, что делали ее руки. Я ничего не сказал, но в голове у меня промелькнула мысль: вероятно, это был поданный назаретянином знак, потому что я усомнился в том, что нога зажила при его помощи. Не знаю, почему так случилось, ведь я, действительно, не нуждался ни в каких знамениях. В мою душу опять вселилась надежда.
Мне даже в голову не пришло, что дерево могло быть согнуто с помощью какого-то колдовства, и я не испытал никакого помутнения разума, как это бывает, когда колдун принимается за свое дело; наоборот, мой разум был совершенно ясен и чист, чувствовал я себя при этом превосходно.
– О Мария, какая ты счастливая женщина! – воскликнул я – Отвергни всякие сомнения: он по-прежнему остался твоим Господом, и когда ты взываешь к нему, он приходит, даже если ты его при этом не видишь. Ты действительно благословенна.
Выходя из дома, мы оба ощущали новый прилив надежды. Магдалина показала мне свой сад и голубятни, рассказала о том, как ловят птиц в долине, и о том, что, будучи еще ребенком, сама взбиралась на высокие кручи, не испытывая ни страха, ни головокружения перед бездонными пропастями.
Мы вошли в ее жилые комнаты, в которых было полным-полно дорогой мебели и пышных ковров, и она рассказала, что со времени своего избавления от демонов, разбила все греческие вазы и скульптуры, потому что закон Израиля воспрещает изображать людей или животных. Затем она перешла к рассказу о том, как Иисус, часто пребывая в размышлениях, брал в руки ветку и принимался что-то рисовать на земле, однако сразу же после этого стирал свои рисунки ногой, и ни ей, ни кому-нибудь другому не удавалось их увидеть. Пока мы осматривали ее просторное жилье, она рассказывала другие забавные истории о назаретянине. Затем приказала слугам накрыть стол, однако отказалась сесть рядом со мной.
– Позволь мне следовать обычаям моей страны и прислуживать тебе за трапезой, – сказала она.
Потом она позвала на помощь Марию из Беерота и приказала ей слить мне на руки воду для омовения, показывая, как следует прислуживать за столом. Она сама налила мне нежного галилейского вина, которое ударяет в голову со скоростью налетевшего ветра. После нескольких соленых и сладких блюд, она подала на стол жареную рыбу, а затем – голубей, приправленных розмариновым соусом, и мне показалось, что никогда
