еще двенадцать корзин недоеденной пищи. Вот каким он был!
– А что он говорил? Вы помните то, чему он учил? – с жадностью забросал я их вопросами.
Однако, пребывая в страхе, они ответили:
– Нам, простым людям, не следует повторять его слова, если мы не хотим навлечь на себя гнев властей предержащих.
– Поведайте мне хоть что-то из того, что вы помните! – настаивал я. – я всего лишь путешественник, чужестранец, находящийся здесь на водах, и не стану передавать того, что вы мне расскажете.
– Только не забывай, что это не наши, а его слова! – отвечали они. И принялись хором декламировать: – Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть царство небесное… Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах… Никому не дано служить двум господам сразу… Не скорбите… Легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому попасть в царство Божие…
Создавалось такое впечатление, что они уже не в первый раз размышляют над словами назаретянина, пытаясь их применить к тому, что вызывало их собственный интерес и что их лично заботило. Когда они смотрели на мои роскошные одежды и на подушки, на которых я восседал, в их глазах можно было прочесть скрытую радость от того, что меня поджидает несчастье.
– А что вы еще можете рассказать о нем? – спросил я, прерывая наступившее молчание.
– Он был превосходным рыбаком: когда остальные рыбачили целую ночь напрасно, ему удавалось найти целый косяк рыбы. Еще он умел усмирять бури и за короткое время укрощал разбушевавшиеся волны. Рассказывали, что он исцелял больных, однако нас это не интересовало, потому что на здоровье мы не жалуемся.
Больше мне ничего не удалось узнать, несмотря на все дальнейшие расспросы, которые лишь стали вызывать у них подозрение.
– В Иерусалиме говорили, будто он воскрес и вернулся в Галилею, – наконец сказал я. – Вам известно об этом?
Услышав эти слова, они принялись грести с особым усердием, словно желая, чтобы наше плавание поскорее подошло к концу.
– Все это сплетни старух! – через какое-то время проворчали они – Мертвый человек не может воскреснуть, а он был таким же человеком, как мы, с одной лишь разницей: умел говорить проповеди и творить чудеса. Каким бы краснобаем ты не был, а не заставишь нас угодить в твою ловушку!
Совершенно очевидно, они не собирались продолжать дальше наш разговор.
– Это все россказни жителей Капернаума. А мы – рыбаки из Тивериады.
Магдала – большая рыбацкая деревня с несколькими тысячами жителей. Еще издали до нас донесся витавший над водой залах сушеной рыбы. Когда гребцы, спрыгнув в воду, подвели лодку к берегу, я рассчитался с ними и позволил вернуться домой. Лишь после того как я, опираясь на трость, при помощи Марии добрался до другого конца селения, я позволил девушке спросить, где находился дом Марии Магдалины, и так как все здесь хорошо ее знали, нам сразу же указали на ряд больших строений, стоявших на окраине деревни, у долины, где летало множество голубей. Видя, что я хромаю, возвращавшийся в родную деревню огородник любезно предложил мне своего осла. Когда я назвал имя Марии, он понимающе улыбнулся.
– Она умная и очень богатая женщина, – сказал он. – Многие отлавливают для нее голубей, которых она затем откармливает для храма. У нее еще есть сад, и она участвует в продаже сушенной рыбы. Обычно она где-то путешествует, однако, недавно опять вернулась домой.
Эту поездку я предпринял, не возлагая на нее больших надежд, однако, приближаясь к дому Марии Магдалины верхом на осле, навьюченном пустыми корзинами из-под овощей, я почувствовал прилив неожиданной тоски и жгучего желания опять увидеть ее белое лицо. Я помнил ее такой, какой видел в доме Лазаря, и как мне казалось, еще ни одна женщина не заставляла меня так тосковать. Шагавший рядом владелец осла уставился на меня.
– Похоже, с тобой происходит то же самое, что и с остальными! – заметил он. – Чем ближе человек подъезжает к этому дому, тем скорее ему хочется ее увидеть. У меня нет желания подходить к нему ближе, так что прости меня, если я оставлю вас на этом перекрестке.
Подгоняя своего осла, он старался убраться отсюда как можно быстрее, а Мария из Беерота тяжело вздохнула.
– Все это плохо кончится, – заявила она – Давай вернемся обратно! Моим глазам, несмотря на вуаль, больно от солнечного света, я вся покрылась потом и едва дышу.
Но я смело ступил во двор и увидел там одетую во все черное женщину, которая кормила летавших вокруг и садившихся ей на руки голубей. Заметив нас, она разбросала зерна, приподнялась и, прикрыв лицо, пошла навстречу. Удивившись нашему появлению, она радостно приветствовала нас.
– Я чувствовала, что кто-то должен был прийти, однако не думала, что это могут быть римлянин Марк и Мария из Беерота, – произнесла она.
– Да пребудет мир с тобой, Мария из Магдалы! – приветствовал я ее.
С огромной радостью и ощущением счастья я смотрел в ее бледное, испещренное морщинами лицо, я готов был броситься на землю и обнять ее колени.
Она хлопнула в ладони, чтобы разогнать порхавших вокруг нас голубей, и через двор провела в сад, где стоял дом; она пригласила нас войти. Прежде всего она сходила за водой, а затем опустилась передо мной на колени, чтобы омыть мне ноги, несмотря на мои возражения, прикосновение ее рук к моей омертвевшей ступне принесло приятное облегчение. Она также вымыла ноги пытавшейся защищаться Марии, которая старалась сдержать смешок, прикрывая рот ладонью. Дав нам напиться свежей воды из источника, она отослала Марию:
– Сходи осмотри голубятни, дом и все, что захочешь, только не мешай нам, маленькая глупышка! Девушка, явно обрадованная тем, что ей не придется оставаться в ее обществе, выбежала прочь. Проводив ее взглядом, она покачала головой.
– Что ты сделал с этой девчонкой? – спросила она, – Зачем ты нарядил ее в эти разноцветные одежды? Мне показалось, что ее глазами смотрит сам демон, тогда как в Иерусалиме она была само смирение и раскаяние.
– Я вовсе не собирался причинить ей зло и даже не прикоснулся к ней, если ты это имеешь в виду! – ответил я. – Когда у меня случилось заражение ступни в Тивериаде, она заботилась обо мне.
– Сколько раз благие намерения мужчины причиняли женщине такое зло, что ему трудно себе представить! Ты не в состоянии заниматься воспитанием этой девушки, тебе лучше с ней расстаться.
Я возразил:
– Она ищет путь к Иисусу из Назарета так же, как и я.
И тогда я облегчил свою душу, рассказав Магдалине о том, как мы выехали из Иерусалима, как нас покинули Натан и Сусанна и как я повстречал Жанну в компании Клавдии Прокулы в летнем дворце Тивериады. Во время рассказа она не раз покачивала головой, а на ее губах можно было видеть ухмылку.
– Я знаю Сусанну и заносчивую Жанну, – сказала она – Видимо, пелена застилала мои глаза, когда мы, словно сестры, шли рядом; я не видела никого, кроме Иисуса! Ты знаком с его учениками, и знаешь, какие они и как ревниво хранят тайну царства; думаю, что материал, из которого Иисус хотел создать свое царство, удивляет тебя не меньше моего. Мне надоели женское упрямство и ревность этих людей, и я вернулась домой, чтобы здесь дожидаться последующих событий. Мне известно, что он прибыл в Галилею прежде нас, однако меня совершенно не удивит, если он не пожелает никого видеть, – ведь он может испытывать в нас такое же разочарование, как и мы друг в друге. Итак, я предоставила рыбакам возможность ловить свою рыбу, а мать Иисуса вернулась в Назарет.
С огорченным видом, раскачиваясь всем телом, она сложила вместе руки.
– Почему я – всего-навсего человек? – жалобно промолвила она – Почему с тех пор как его не стало, мое сердце затвердело? О, несчастная! Во мне больше нет достаточной веры в него, и его царство становится от меня все дальше!
Она осмотрелась вокруг полным ужаса взглядом, словно ей привиделось что-то страшное.
– Он был светом в этом мире! – продолжала она. – С тех пор как его больше нет, я пребываю во мраке
