(естественно, изнутри). После ухода Максима Паша закрылся и пошел в ванную комнату. Почти следом зашел Толстоганов. Полтергейст какой-то.
Его мысли о сверхъестественном прервали крики бандитов и стук в дверь.
Был или не был здесь Влад, яйца у Пашки продолжали ныть. Еще Паша знал, что Влад ошибся. У него не пять минут. У него было минут двадцать, пока эти лбы сломают дверь. Но Пашка не собирался медлить. Он собирался умереть, как уставший от жизни мужик. Паша вошел в ванную комнату, нащупал в воде бритву. Порезал палец, но не обратил на это внимания. Звуки голосов за дверью усилились.
Вода снова остыла, но сохранила приятный запах. Паша залез в ванну. Посмотрел на левое запястье и полоснул по нему. Да так глубоко… Ему даже показалось, что он услышал противный скрежет железа по кости. Кровь брызнула в ароматизированную воду. Он так и не смог порезать правое запястье, левая рука не двигалась. Но и этого хватило. Пульсирующие выбросы крови каким-то образом совпадали с ударами в дверь. Выброс – удар, выброс – удар. По мере затухания жизни прекращались и удары в дверь. А может, их и не было? Его теперь тоже не стало. Перед тем как полностью погрузиться в забытье, Паша подумал, что наверняка попадет в рай и будет писать стоя.
Автомобиль «Вольво» пронесся по главной улице Фроловского, разогнал стаю гусей и снова выехал на трассу. Через пару километров будет Степановская. Вдоль дороги тянулись желтые поля. Парни молчали. Проехав S-образный поворот, они увидели здание школы из красного кирпича. «Вольво» пронеслась дальше, разметав сухие листья.
С левой стороны Максим увидел закрытый магазин – небольшое здание с покосившимися буквами на крыше. В надписи ПРОДУКТЫ отсутствовала литера Д. Штукатурка осыпалась, обнажив обрешетку, набитую на саман. Шифер на крыше весь вздыблен, будто кто вспорол его плугом.
«Машенька пошла в магазин, и перепивший подонок выстрелил в нее», – вдруг вспомнил Максим.
– Останови, – тихо сказал он.
– Бог ты мой, да он уже лет сто не работает.
– Останови, – повторил Бабурин.
– Да что такое с этим стариком? – спросил Стас у Егора, когда Максим вышел из машины.
– Он не старик! Бог ты мой, на парня столько навалилось…
Максим преодолел две обвалившиеся ступеньки и ступил на поросшее травой крыльцо. Дернул дверь. В нем теплилась надежда, что она не поддастся и Максим вернется ни с чем к машине. Но она со скрипом отворилась. Бабурин шагнул внутрь.
И тут он, будто на машине времени, перенесся на сорок лет назад. Вместо разбитого бетонного пола, усыпанного штукатуркой, появился гладкий мозаичный рисунок. Холодильники-витрины не были перевернуты и разбиты, они сияли новизной! У одной из витрин стоял мужчина. Трудно определить, сколько ему лет; всклоченные волосы и опухшее лицо говорили о запое. В руках он сжимал двустволку.
Максим осмотрел помещение в поисках Маши. На полу лицами вниз лежали люди. Как он раньше их не видел? Прямо перед ним лежал мужчина лет сорока. Макс отступил назад. Но где же Маша? Он увидел! Перед террористом лежала красивая белокурая женщина. Ее большие голубые глаза умоляюще смотрели на Макса.
– Помоги мне, сынок, – одними губами произнесла женщина.
«Она видит меня?! Но почему меня не видит этот подонок?»
Максим переступил через мужчину у ног и направился к пропойце с ружьем.
– Стой, сука, где стоишь, – заорал террорист.
«Он тоже меня видит!»
Дальше все произошло очень быстро. Из боковой двери за прилавком выскочила полная женщина в белом халате. Она ударила алкаша какой-то палкой по голове. Максу показалось, что мужчина сразу же потерял сознание и только рефлекторно опустил ружье и нажал на спуск. Белокурая женщина дернулась, и голубые глаза закрылись.
Макс побежал в ее сторону, но понял, что все закончилось. Он снова стоял в заброшенном магазине. Битые стекла и куски штукатурки хрустели под ногами. Витрины перевернуты.
«Вот что произошло с ней! Какое-то ничтожество решило, что может повелевать судьбами…»
«А ты что сделал с этими долбанутиками?» – голос Максима-плохого.
Макс повернулся и увидел мерзкое отражение. Максим-плохой сидел на перевернутом ящике.
– Как ты оказался здесь? Ты же мое отражение! Мое гребаное отражение! – Бабурин начал отходить к двери.
Максим-плохой поднес указательный палец к виску.
– Я у тебя в голове. И уж поверь мне на слово – я не всегда Максим-плохой. Точнее так – я не самый плохой из нас двоих.
– Я здесь один, – проговорил Бабурин. – Я один, и тебя здесь нет! Тебя здесь не должно быть!
И Максим побежал прочь. Уже возле машины он понял, что плачет. Вытер глаза и сел в машину.
– Бог ты мой, Макс, что ты там делал? Грохнуло так, будто ты там стрельбу устроил.
– Эхо прошлого.
Егор ничего не понял, но спрашивать не стал. Машина плавно тронулась с места.
Деревенское кладбище ничем не отличалось от городского. Это еще раз доказывает, что после смерти мы все равны. На все наши достижения и регалии, по большому счету, после смерти всем наплевать. Под облетевшей березой стоял гроб, и череда скорбящих проходила мимо, даруя усопшему последний поцелуй. Какая-то плакальщица завыла-запричитала, и ее голос скреб по съежившемуся сердцу Максима. Он уже подошел к страшному двойнику дяди Славы с бумажной ленточкой на лбу. Да, именно двойнику. Макс не признавал в этом осунувшемся синем лице облик того, кто всегда с улыбкой что-то рассказывал. Максим любил слушать старика. Он нагнулся поцеловать покойника, но так и не смог заставить себя коснуться губами ленточки. За пару сантиметров он остановился и поднял голову. Старик смотрел на него.
– Послушай меня в последний раз. Пусти свою Силу на благое дело.
Макс медленно посмотрел по сторонам. Никто не видел ожившего мертвеца. Снова опустил взгляд на гроб. Глаза у дяди Славы были закрыты. Бабурин поспешил отойти.
Он стоял и смотрел куда-то в пустоту.
«Пусти свою Силу на благое дело». Что это было? Даже если и почудилось, все равно это что-то значит. Что? Устроиться в колхоз и истреблять усилием мысли грызунов и насекомых? Это уж вряд ли. На самом деле как запасной вариант это можно использовать.
«Если, конечно, после того как я разберусь с этими тварями, у меня останутся силы».
Один день – одна мышка.
Три выродка наказаны. Владлена Марковича надо оставить на потом. Когда эта мразь поймет, что его «шестерки» подыхают не просто так, он начнет биться в истерике от страха. Вот тогда-то и придет Максим, щелкнет пальцами – и, как говорится, да будет так. Макс еще не знал, как умрет эта тварь, но то, что перед смертью он наделает в свои дорогие штаны, – и к гадалке не ходи.
– Ну что, Максус, поехали. – Подошел Егор. – Бог ты мой, а то на нас как на городских придурков смотрят.
– Помянуть бы надо, – уставшим голосом сказал мужичок в засаленном ватнике.
– Бог ты мой, а где поминки-то?
– А вот как с горы скатишься, и на город. Там через километр АЗС будет, вот аккурат за ней и столовка наша. «Горный хрусталь» называется, – гордо изрек колхозник.
– Бог ты мой, да у вас там и Сильвестр Сталлоне по вечерам поет, наверное?
– Чего? – не понял мужчина в ватнике.
– Я спрашиваю: песни у вас там поют?
– А то. Но нынче ж нельзя. Помер.
Егор взял Максима под локоть и отвел в сторону.
– Бог ты мой, может, не пойдем на поминки? Мы ж не знаем их обычаев. Бог ты мой, а вдруг они городских бьют. И исключительно на похоронах.
Макс вымученно улыбнулся:
