быта. Три ангела, возможно рублёвская троица, просто живут в северной деревне. Рублевская это троица, — ибо проста, ласкова, тиха, и так близка человеку! В отличие от грозной и такой отдаленной феофановой живописи! И никого не удивляет, что ангелы живут среди людей, вместе с ними даже хозяйством занимаются! Так ведь оно повелось отвеку в глуши!! Да и живут они совсем, как люди, разве что 'очи голубые ночью в небесах горят'. Только в таких стихах оставляет поэта судорога сведенных пред ликом Горгоны мышц. Умиротворенная и тихая печаль звучит в ритмах… Здесь поэзия Игнатовой — спокойная и просветленная. Здесь, где все на своем месте:
Хозяин — в доме, Бог — на небесах,
И хлебный ангел всей деревне снится.
Из стихов Игнатовой видно её безусловное убеждение в том, что деревня ближе к небесам… И на природе не исчезает благодать, а в гранитном мире — царит только закон. И во всех стихах — чувство причастности тайнам бытия.
41. ПРЕДЕЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ (Анри Волохонский)
О поэте Анри Волохонском в СССР не знал никто, кроме его друзей.
Стихи его казались непонятными. И дело тут было в непривычном типе мышления, исключительно рационалистическом и при этом ассоциативном.
Кто-то свяжет между собой две его метафоры одним образом, а кто-то совсем иначе. Одинаковость понимания тут исключена почти полностью. Каждый читатель в значительной степени сам творит и некоторые образы, и даже саму мысль стихотворения.
Вселенная — передняя в трактир.
Оставьте мысли место за вином,
Она придет, красивая бедром,
Она как мышь из нор идет на пир,
Сама — ядро и канонир,
Снаряд и порох и прислуга…
Мысль самоцельна? Значит и самодостаточна… Каждая картинка сама по себе зрима. Но осмыслить их сочетания каждый должен сам для себя. Или другой пример — когда тип связей между образами взят один единственный: в данном примере только звуковой:
О, если бы око мне!
О, ко мне.
Ком неги нежданной
Тебе дней на дне
Дано мало, а надо много.
Само противоречие между смыслами строк при звуковом тождестве удив¬ляет непримиримостью хотя бы слов 'дано' и 'надо', состоящих из одних и тех же звуков. А мысль — так ещё с гомеровых времен эта мысль в поэзии бытует: 'Рок никогда не дает времени нам, до которого в радостях жадны'. Это из Одиссеи. Только выражено иначе. Но ведь порой новизна поэта в том и есть, что старые мысли он по новому передаёт… А сам прием ограничения своих приемов доводится Волохонским до крайности: он практически всегда пользуется в одном стихотворении одним приемом из множества возможных.
Отсюда — закономерность иронических интонаций: 'Я пишу о мире… Я ничего о нем не знаю. Поэтому иронизирую над попыткой написать о мире, о котором не знаю. Пользуюсь одним единственным приёмом. Значит моя ирония над приблизительностью моего отражения мира должна быть острее, чем ирония тех, кто использует десяток приемов разом…'
С этой точки зрения, реализм, стоящий на противоположной стороне поэтической 'улицы', — крайняя противоположность абстракционизму. Ведь реализм пользуется всеми возможными приемами. Реализм претендует на полноту отражения мира. Пытается объять необъятное.
Итак — на одной стороне абстракционизм с его единственным за один раз приемом, а на другой — реализм с его многословием — в пределе отсутствие отбора вообще.
В предельной ситуации, в карикатуре — абстракционизм стремится к белому квадрату на белом фоне, а реализм — к бесконечности мельчайших деталей. Ближе к одном концу — Волохонский, Хлебников… К другому — Коржавин, Твардовский… В предельных случаях искусство исчезает совсем…
Иногда Волохонский перемещается от своего «края» ближе к центру «центру», оставаясь собой в сюрреалистических почти сюжетных стихах.
Глядело солнце в чёрный запад. Русь,
Где правил голод угольные крылья,
И где молитвы плакали, как ртуть,
И где для казни сами ямы рыли…
Это строки из стихотворения о протопопе Аввакуме. Тут уже иные законы изображения а, значит, и восприятия: Связи между образами одинаково понимаются большей частью читателей:
И воздух взвыл, и взвился как костер,
И Аввакум сверкал, согнувшись вдвое,
И небосвод опять над ним простер
Лицо свое и тело неживое.
Тут множество перенесений, тут природа обретает черты человека, а человек остается вроде бы вне описания. Возникает чисто сюрреалистический ход: не человека, а природу, страну сжигают на костре.
И в заключение помещаю полностью одно из моих любимых стихотворений Волохонского.
ДЕВЯТЫЙ РЕНЕССАНС
Отец любви земле Эллада
Без меры тварей подарил
За каждым деревом Дриада
Под каждым дубом Гамадрил
А дни и ночи там иные
Чем в нашей нынешней нужде:
