гардеробной комнате угрожают всецело завладеть моими мыслями, я могу просто переключить внимание на другие затруднения, подброшенные тем удивительным вечером. Марк назвал бы эти перекрещивающиеся петли тревоги «смещенной боязнью». Он любит навешивать на все ярлыки.
Буквоедка настойчиво хлопает в ладоши, показывая, что собрание началось, и вручает мне ручку и бумагу для ведения записей. Мы все выпрямляемся на своих стульях, но я по-прежнему сопротивляюсь желанию посмотреть на Роберта Басса. В кафе ленивой походкой входит Знаменитый Папа. На нем пляжные тапочки, плотно обтягивающие джинсы «Супер файн», которые, должно быть, принадлежат его жене, и шляпа, надвинутая на лицо так, что виден лишь подбородок. Он просит Изобэль и меня подвинуться, чтобы он мог сесть около нас. Теперь я зажата между ними. От него пахнет потом и алкоголем. Он садится рядом со мной, и его рука прижимается к моей. Когда он поднимает руку, чтобы поднести ко рту чашку кофе, я тайком облизываю свое запястье и прихожу к заключению, что оно имеет привкус алкоголя. Он потеет неразбавленным виски!
— Что здесь происходит, Суини? — хрипло спрашивает он.
Мне хочется, чтобы он прекратил называть меня по фамилии.
— Она предлагает, чтобы праздник был посвящен римской теме и чтобы мы все пришли в соответствующих костюмах и разговаривали бы на латыни, — сообщаю я.
— Это один из странных английских обычаев? — Он снимает солнечные очки.
— Нет, только один из странных северолондонских.
Выглядит он ужасно, как будто для него сейчас конец длинной ночи, а не начало нового дня. Его глаза настолько воспалены, что даже мои собственные начинают слезиться.
— Думаю, вам лучше не снимать очки, — говорю я, указывая на Изобэль. — Вы в хорошей компании.
— Я сейчас взорвусь, Суини, — говорит он и издает звук, похожий на взрывающуюся бомбу.
Буквоедка бросает на нас неодобрительный взгляд.
— Моя жена ушла, — продолжает он. — Забрала с собой детей и уехала в Штаты. А моя младшенькая спросила, не был ли я в хлеву.
— Что она подразумевала?
— Непостоянство, — ответил он. — Но я не изменял. Я прохожу периоды самоуничтожения, а потом снова возвращаюсь. Это мой способ справляться с жизнью.
— Тогда что же вы тут делаете, если вы больше не родитель? — спрашиваю я.
— Через четыре недели я начинаю сниматься в фильме, в Праге. И я не придумал ничего лучше, чем прийти сюда. Это интереснее, чем смотреть телевизор. И мне нужно было проследить за вами.
Досчитав мысленно до двухсот пятидесяти, я позволяю себе поднять глаза и украдкой взглянуть на Роберта Басса. Рукава его белой сорочки небрежно закатаны, кожа рук загорелая. Он сидит, откинувшись на спинку стула и вытянув перед собой ноги. Указательный палец его левой руки, тот самый палец, которым он дотрагивался до меня, рисует на пыльном столе маленькие кружочки. Другой рукой он периодически ерошит волосы, до тех пор, пока они не встают дыбом.
Я вызываю в памяти череду неловких ситуаций, которыми изобиловала в тот день вечеринка, как ученый, собирающий эмпирические данные, чтобы вычислить возможность стихийного бедствия. Я думаю о людях в офисах в Колорадо, ежедневно отслеживающих мельчайшие движения тектонических слоев земного шара, чтобы предсказать вероятность землетрясения. Если бы они приложили свою науку к моей жизни, то, без сомнения, пришли бы к заключению, что серьезный инцидент все еще неизбежен. Я решаю, что превратилась в тектонический разлом Сан-Андреас.
Я закрываю глаза и перевожу дух, пытаясь удержаться от вздоха. Я могу вспомнить запах овечьего пальто Изобэль, капающий кран, ощущение жара его руки на моем теле — впоследствии я смотрела, не осталось ли от нее отпечатков. Я думала о том, насколько растянулась ткань моего платья, когда он стягивал его с моего плеча. Вероятно, оно уже никогда не приобретет снова прежнюю форму. Я начинаю задаваться вопросом: интересно, что бы он сделал дальше, если бы Знаменитый Папа не помешал нам? Я представляю себе руку, вычерчивающую сейчас круги на столе, под тканью моего платья, двигающуюся по моему телу. И громко вздыхаю. Знаменитый Папа слегка толкает меня локтем.
Когда я открываю глаза, Роберт Басс смотрит на меня. Интересно, как давно он на меня глазеет? Он убирает со стола палец и глубокомысленно поглаживает им нижнюю губу. Потом улыбается мне — этакой полуулыбкой, наполовину спрятанной под пальцами. Я уверена, он догадался, о чем я думаю.
— Держите себя в руках, Суини, — шепчет мне в ухо Знаменитый Папа, — вы же не хотите, чтобы весь класс перехватывал эти голодные взгляды.
Я выпрямляюсь на своем стуле, тревожась о том, что я настолько прозрачна и что по мне все видно.
— Подумайте о фигурках сонь[98] и динариях. Подумайте о богах и гладиаторах, — слышу я взволнованный голос Буквоедки.
— В любой момент она может внести на рассмотрение какой-нибудь конкурс или состязание для занесения его в протокол, — шепчу я Знаменитому Папе.
— И приз тому родителю, который придет в самом лучшем костюме, — торжествующе произносит Буквоедка.
— Мне нравится то, как англичане всегда оправдывают свое стремление нарядиться, — шепчет Знаменитый Папа, — особенно если есть возможность для трансвестизма.
— Думаю, это будет только справедливо, если мы проголосуем «за», — уныло произносит Роберт Басс, наклоняясь вперед. Правый рукав его сорочки сползает вниз, скрывая предплечье.
— In vita priore ego imperator rornanus fui[99], — говорит Буквоедка. — Кроме того, в Древнем Риме не было демократии. В прошлом семестре мы условились, что все школьные события будут иметь образовательную направленность.
— Но мы не в Древнем Риме, мы в северном Лондоне, — упорствует Роберт Басс. — Не все из нас изучают латынь, чтобы помогать детям с домашними заданиями.
Он вы глядит даже еще более привлекательным, когда сердится, думаю я, мечтательно уставившись на него. Это, конечно, противоречит его монологам о значимости подготовки и направлении детской игры.
— Пожалуй, я воспользуюсь костюмом, в котором снимался в «Трое», — высказывает предположение Знаменитый Папа, стараясь смягчить остроту дискуссии. Роберт Басс свирепо смотрит на него.
— Не та эпоха, но какая изумительная идея! — Буквоедка взволнованно всплескивает руками и открывает свой «лэптоп».
— Надеюсь, вы захватили с собой и тех леди, — говорит Знаменитый Папа, наклоняясь вперед в ее сторону. Буквоедка ерзает на стуле, перекидывая поочередно ногу на ногу. Улыбка ее натянута, но она явно наслаждается его вниманием.
— Включает ли ваш костюм латы и наголенники? — серьезно спрашивает она.
— Полная экипировка, включая шлем «Аквинкум» с красным гребнем! — рапортует Знаменитый Папа.
— Вы предлагаете нам всем изготовить собственные костюмы? — спрашиваю я.
— Ну можете же вы просто что-нибудь соорудить на своей швейной машинке! — раздражается Буквоедка.
— У меня нет швейной машины. И в прошлый раз у меня ушла целая неделя на то, чтобы сделать костюм Медведя Барни для пьесы, — оправдываюсь я.
— А что должны надеть мужчины? — интересуется Роберт Басч. — Не у всех из нас есть доступ к голливудским костюмерным.
— Что-нибудь короткое, в складку, с сандалиями из ремешков, — открывает ответный огонь Буквоедка, понимая, что она в майке лидера. — Уверена, Люси вам поможет. Я предлагаю, чтобы вы вместе отвечали за организацию стола с римскими пирогами.
— Не уверена, что это хорошая идея, — говорю я. Все смотрят на меня. — Может быть, я лучше подготовлю игру «Прицепи хвост Троянскому коню»[100]?
— Не та эпоха, — отмахивается Буквоедка. — И почему
