жить думаешь? Прятаться от воевод будешь?
— Пусть, отец, прячутся мыши от песцов, а мне не к лицу от пустозерского воеводы прятаться. Думаю беспокоить его крепко.
Понравился Сундею ответ сына. Спросил еще:
— С родами ненецкими держать себя как будешь?
— Как всегда с тобой делали: сам задирать не буду, а тем, кто меня заденет, — нож!
Радуют Сундея ответы сына. Проходит боль в израненном старом теле. Но он хочет проверить Ичбереевы мысли все до единой, потому что хочет видеть в нем самого себя:
— Будешь ли выполнять все наши обычаи?
— Сам ты, отец, говаривал мне: «У обычая нет глаз: разит обычай правого и неправого». Зачем выполнять безглазый обычай, когда у меня свои глаза есть? Увижу — худо будет, когда сделать по обычаю, — отступлю от обычая, как другие не понудят к тому. Понуждать будут к выполнению — нельзя отступать тогда. Сам внаешь — с погаными уравняют меня, как отступника, и все накинутся на меня.
— Так... Еще спрошу... Будешь ли в ладу с богами жить?
— Когда увижу — справедлива их воля, почитать буду их, как сам ты делал. Несправедливо поступать будут — обманывать буду их, бить буду тынзеем, плевать в их глаза.
— Про Иринку еще... что думаешь?
— Думаю — волки обглодали кости Иринкины... А Федька Безносик из-за нее за нами кинется волком жадным.
— Так вот и я думаю, так вот и будет, — согласился Сундей.— А ты вот что: у волков учись набег делать, у зайцев — от волков прятаться, у лисиц — след запутывать, у собаки — издалека опасность чуять. Не [- 102 -]> страшен будет тогда Безносик. Еще так скажу: сбивай все роды ненецкие ясак не платить; собьешь — все на стреле клятву дадут. Уговоров слушать не захотят которые, приневоль, только помни: на силу надейся, когда сам ты — волк, а побитый тобой — песец; волк погонит песца на битву впереди себя; песец кусать будет тех, кого волк хочет разорвать.
— Запомню, отец, наказ твой.
Совсем успокоил Сундея этот разговор. Опять почувствовал он безмерную покойность и не заметил, как заснул, чтобы никогда не просыпаться.
Через два дня Ичберей созвал самых старших из рода карачейского.
Уселись на санки старики в кружок около Ичбереева чума. Крышей над ними был небесный свод — беззвездный, но и бессолнечный, хотя и безоблачный. Был день, и белизна заснеженных далей резала глаза, ибо солнце, не выглядывавшее еще из-за горизонта, уже щедро лило расплавленное золото от южной до северной кромки неба.
Слушали Ичберея, головами кивали. Все враз поддакивали:
— Так-так-так...
— Так вот и было!
— Так вот и есть!
Обеспокоенные этими выкриками, собаки разворачивались из клубочков, вскидывали морды вверх и брехали неохотно, потому что не понимали причины тревоги своих хозяев.
Закончил Ичберей — головы вниз приспустили: думать стали.
Думали до тех пор, пока расплавленное золото но смылось с неба, пока не проступили первые немощно-бледные звезды.
Думал каждый по-своему, но все об одном:
«...Половину зимы пробегано от Ивашки Карнауха.., Половина оленей съедена».
Вот — сегодняшнее.
Потому и самое больное.
О сегодняшнем — первая дума.
О сегодняшнем — первая речь. [- 103 -]
Первую же из речей говорить старому Хулейке, больше всех изобиженному пустозерским воеводой.
— Так вот и есть, — горячится, брызжа слюной, Хулейко, — половина зимы потеряна... Девка моя опозорена — не отомщен позор!..
Хулейко скрипнул зубами, на ноги вскочил. Слова С языка летят, как искры из костра, — горячие:
— Сжечь острог! Собрать больше карачеев, роды Ванюты и Пурыега подбить с нами идти... Острог запалим, все добро у воеводы отымем! Ни одному стрельцу ни проходу, ни проезду не дадим по тундре! Торговых людей, промышляющих — всех зорить будем!
Сладко карачеям слушать такую речь: слаще, чем, пить горячую оленью кровь. Горят глаза, пылает злоба в сердцах у всех. Головы ходят ходуном:
— Так! Так! Так!
И человечьи взбудораженные голоса кроет собачий лай.
У одного Ичберея не горят глаза. На глаза у Ичберея веки приспущены. Не согласен с Хулейкой Ичберей...
Видят самые старшие из рода карачейского, что хмур Ичберей сидит. Спрашивают:
— Ты не согласен, Ичберей? Ты против воли отца?..
