русская оперная певица вместе со своим застенчивым и скромным мужем.
Из Манчестера примчалась на поезде тетя Маргарет, они вдвоем с Кларой осмотрели почти сорок домов, но везде что-нибудь было не так. Приглянулся лишь Эшфилд на улице Бартон-роуд, расположенной высоко над портом.
Эта большая вилла из дерева, покрытого штукатуркой, принадлежала семье квакеров, Браунам. Они прожили там не один десяток лет, но, когда дети выросли и разъехались, супруги надумали продать свой Эшфилд и перебраться в Лондон. Брауны запросили две тысячи фунтов, Клара тут же согласилась и выплатила всю сумму, воспользовавшись деньгами, оставленными ей дядюшкой Натаниелем. Мужу она решила ничего не говорить, а поставить его перед свершившимся фактом: дом куплен, нравится это ему или нет.
“Дорогая моя, я счастлива, что здесь будете жить вы и ваши дети”, – сказала Кларе миссис Браун. Новая хозяйка Эшфилда была на седьмом небе, услышав такие слова.
Дом стоял в стороне от дороги, вокруг аккуратные аллеи, пологие лужайки, за ними ясеневая роща. Рядом с рощей теннисный корт и площадка для игры в крокет. В саду множество вазонов с тюльпанами, нарциссами и бархатцами, расставленных на гравиевых площадках. Высокое крыльцо надежно укрыто от полуденного солнца вьюнком “ползучая смоковница” с чрезвычайно плотными и густыми листочками. Вдоль одной стены огромная веранда, к другой примыкала теплица, чуть меньше веранды, ее в основном использовали как сарай, а сажали там что-то от случая к случаю.
Кроме основной гостиной имелась и малая, библиотека, столовая, бильярдная комната, бальная зала. На нижнем этаже кладовка для вещей, кладовка для съестных припасов, кухня (весьма просторная, даже по викторианским понятиям). На кухне главной была Джейн Роу. Джейн оказалась истинным сокровищем. Мало того что она безропотно готовила еду на восемь – десять человек, но еще умела изобрести что-то необыкновенное, знала множество рецептов. Печь топили углем, на ней помещалось сразу шесть кастрюль, еще у плиты имелся бойлер для нагрева воды и духовка. В этой духовке хорошо пропекались “камешки” – печенье, и впрямь похожее на камни, но восхитительно нежное и рассыпчатое.
Как только Фредерик Миллер вернулся в Торки, жена предъявила ему сюрприз: теперь у него имелась собственная просторная спальня и собственная гардеробная. Там же, наверху, были детские спальни, и у Монти, и у Мэдж. Внизу, рядом с холлом, игровая комнатка, совсем небольшая, поэтому классная комната с пианино, на третьем этаже, постоянно превращалась либо в крепость, либо во дворец, смотря какая на повестке дня бывала игра.
Самая большая спальня безоговорочно была отдана Кларе. Спустя десять лет она проведет тут две недели в ожидании знаменательного события. Из Лондона тогда снова примчалась на поезде верная тетя Маргарет помочь с приготовлениями, которыми руководила акушерка миссис Шелтон-Прайс. Согласно квитку об оплате, за свои услуги она получила крону и десять шиллингов, после того как в понедельник, 15 сентября 1890 года, в 14.14 появилась на свет Агата Мэри Кларисса Миллер. Имя Кларисса было дано новорожденной в честь самой Клары, Мэри – в честь матери Клары, Агата – в честь героини книги Дины Марии Мьюлок. В ту пору ее роман “Муж Агаты” был у миссис Миллер самым любимым.
Дети отнеслись к появлению сестренки довольно сдержанно и даже настороженно, зато отец их ликовал и устроил пышное торжество. Двери были распахнуты для всех. В доме собрались и соседи, и местные “отцы церкви”, и несколько директоров частных школ, на тот момент самых лучших в Торки.
Пухленькая светловолосая крошка с голубоватосерыми глазами сразу стала любимицей Клары. Она так ее обожала, что целых полтора месяца не желала брать няню, хотя в их кругу, в кругу зажиточного среднего класса, это было делом обыкновенным.
Когда Агате исполнилось два месяца, в дом все же была приглашена Няня. Теперь Клару избавили почти от всех хлопот по уходу, но в три часа она обязательно шла в детскую поиграть с малышкой. Ритуал, строго соблюдавшийся на протяжении пяти лет. Клара очень дорожила этими минутами общения с дочкой, пожалуй, с каждым годом все сильнее.
Но Клара появлялась в детской уже днем, и большую часть времени девочка проводила, разумеется, с Няней. Когда Агата научилась ходить и стала энергично осваивать неведомое пространство, при ней неотлучно бывала ее круглолицая морщинистая наставница в накрахмаленном батистовом чепце. Вместе с Няней она, сладко замирая от страха, бегала по напоминающим детскую “горку” пологим лужайкам Эшфилда. Бегала, конечно, только Агата, а страдавшая ревматизмом Няня сидела в сторонке, не сводя с подопечной своего зоркого, все подмечавшего взгляда. Подопечная подрастала, превращаясь из пухлого карапуза в высокую тоненькую девчушку. Агате повезло. Вокруг было приволье, благословенный мир природы, даривший каждый день какие-то открытия: дупло на дереве, первые летние цветы, кусочек кожицы с черепашьего хвоста, оброненный во время линьки.
В двенадцать лет Мэдж отправили на учебу в Брайтон, в школу-пансион мисс Лоуренс. А одиннадцатилетнего Монти отвезли в Лондон, в престижнейшую закрытую школу “Харроу”. Так Агата осталась одна, но в этом, оказывается, имелись и некоторые преимущества. Одиноко ей совсем не было, ее обожали слуги, ее обожали родители. Клара умела придумывать замечательные истории. И когда Агата научилась говорить, то, естественно, стала соавтором этих историй. Мать и дочь экспромтом изобретали всякие чудеса и дальнейшие перипетии, мелочей в столь важном деле не существовало. А после Агата как бы приняла у матери эстафету. Когда ей приходилось впоследствии оставаться одной, она уже сама стала придумывать сказки.
Дети часто утешают себя обществом воображаемых друзей. Агата исхитрялась нафантазировать целые семейства. Первыми из тех персонажей, которые ей запомнились, были “Котята”, у каждого было человечье имя и вполне человечьи замашки. Потом появились гладиаторы, похожие на викингов, дальше – рыцари Круглого стола, впрочем, иногда рыцари были вынуждены довольствоваться и обычным квадратным столом.
В этих историях были задействованы и домашние животные. Первым актером в разыгрываемых спектаклях стал ярко-желтый кенарь Голди, который был наречен “господином Дики”. Второй театральной звездой был Джордж Вашингтон, четырехмесячный йоркширский терьер, подарок от папы на пять лет. Но вообще-то все называли его просто Тони. Терьера наряжали то в ленты и банты, то в шляпы и “шлемы”, в зависимости от того, куда благородный рыцарь держал путь: на бал или на битву.
В бильярдной стояла низенькая круглая емкость с карпами, которых Агата воспринимала скорее как украшение, чем что-то живое. Она называла всех их сразу миссис Фиш, видимо, ей трудно было в сгрудившейся стае различать отдельных рыб, то их бывало много-много, то почти все куда-то вдруг исчезали.
Всеобщим любимцем был денди-динмонт-терьер Скотти, хозяином его числился Монти. Этот смешной кудлатый пес часто разгуливал по большой гостиной, лапы короткие, шерсть длинная, заодно протирал ею пыльный пол: комнатой редко пользовались. Агата родилась, когда Скотти было десять лет, а еще через пять он угодил под опрокинувшуюся повозку продавца горшков и щеток. Безутешный Монти похоронил его на заднем дворе, где покоились все жившие когда-то в Эшфилде звери. Агата горевала даже сильнее Монти и требовала, чтобы все слуги надели траурные повязки.
За год до трагедии Фредерик попросил местного художника Н.Х.Дж. Бэрда нарисовать Скотти. Агата настояла, чтобы этот портрет завесили черной тканью. Позже Бэрд напишет портреты всей семьи, в том числе и Нянин. Но портрет Скотти так и останется для Агаты особым. Это символ утраты любимого существа. Напоминание о первой на ее веку семейной трагедии. Портрет-память.
А потом девочку вдруг стали одолевать кошмары: ей постоянно снился незнакомец с ледяными голубыми глазами, он загадочно улыбался, и в руке у него был пистолет. Она так его и называла: “Человек с пистолетом”. Этот злодей так бедняжку запугал, что она просила Няню не гасить газовую лампу и оставлять окно приоткрытым, чтобы можно было глотнуть свежего воздуха, когда от страха перехватывало горло.
В тот же период Агата полюбила моменты, которые называла потом “моментами уединенья”, это когда ей разрешали одной гулять в саду, где можно было дать волю своей фантазии. Отважные детские шалости были не в ее духе, она предпочитала постигать вещи, а не ломать их. Залезть на ветку какого-нибудь высокого дерева и о чем-нибудь поразмышлять – вот что ей нравилось. Кстати, самой любимой была огромная пихта, “дерево Мэдж”, так его назвала когда-то сама Мэдж. Был на этой пихте удобно изогнутый сук, широкий, как скамейка, устланный опавшей хвоей, надежно защищенный ветками с гроздьями шишек.
