Предатель

Хотя, казалось бы, что тут неожиданного: уж сколько времени слово «армия» непременно тянуло за собой другое — «Афган». Применил к себе для пробы: она и повернулась совсем иначе…

Вздохнув, он вынул альбом. Гера, аккуратист, чтоб чужую вещь не попортить, обернул листом миллиметровки.

Положил перед собой. Раскрыл.

Верещагин.

Василий Васильевич.

Великий Василий Васильевич Верещагин — ВВВВ…

Все репродукции этого альбома он знал наизусть.

Собственно говоря, ВВВВ в его собственной жизни так появился: баба Сима приклеила на заднюю стенку шкафа, которым была отгорожена кроватка, вырезанную с обложки журнала «Огонек» картинку.

Букв он в ту пору не знал, читать не умел; то, что было написано над и под картиной, долгое время оставалось загадкой.

Саму же ее Артем рассматривал изо дня в день на протяжении многих лет.

И картина не то чтобы даже впечаталась в память — нет, она вжилась, вросла, мало-помалу внедрила множество крепких корешков в самые темные ее глубины.

Нарисовано было просто: большие двери в проеме стены — темные, коричнево-черные, с отблесками; узорчатые, резные (по краю стенного проема тоже мелкое резное узорочье, должно быть, прямо по алебастру).

Закрыты наглухо — ни щелочки, ни скважинки, ни дуновения.

Это все не внутри, не в комнатах, а снаружи: то ли вход с улицы в какую-то хоромину, то ли иное строение во внутреннем дворе. Так или иначе — двери громадные, в какие и на лошади можно въехать.

Двор мощен камнем — широкий камень, в три или четыре ладони, но не по шнурку рубленный: один шире, другой уже. Однако лежат плотно, как влитые. Иные, правда, с трещинами (вдоль одной, сколько помнил себя Артем, споро бежал черный муравей).

Судя по всему, давно лежали камни, не год и не два стучали по ним каблуки и копыта… Значит, и двери давно стояли.

И у этих вековых дверей — два рослых, боевитых человека.

Сразу понятно, что воины, стражники: оба в цветастых халатах (почти что и форменных, только на одном узоры коричневые и бордовые, а у второго проглядывают кое-где глазки ярко-синего); на головах шапки не шапки: накручено что-то как полотенца после бани, да только не белые, не русские, липовые, веселые, а темные, тяжелые, видно что вроде парчи; да еще сверху какие-то перья.

Поясами крепко подпоясаны, кисти туда-сюда болтаются…

Вооружены: первым делом, у каждого в руках копье, не то пика: длинная глянцевитая палка с нешуточным острием, да оно еще зазубренное: небось, таким в руку ткнуть, тут же кровь польется. Пики сразу в глаза бросаются, потому что наверху под остриями какие-то бело-красные хвосты — то ли начесали из чего, то ли и в самом деле у зверей отрезали: пышные, праздничные. И еще много всякого — и тебе луки, и тебе колчаны со стрелами, и кривые сабли…

И все это — двери, мостовая, пики, бунчуки, мечи и луки с колчанами — такое настоящее, всамделишное! Видно, где вмятина какая на щите, где у стрелы оперение трачено, где халат порван…

Бородатые оба. Но лиц почти не видно! — потому что обернулись они и смотрят на закрытые двери.

С опаской смотрят. Или с удивлением?.. В общем, как-то настороженно и напряженно: будто стояли себе спокойно, судачили, может, о том о сем — когда, дескать, смена или скоро ли жалованье дадут, — и вдруг из-за дверей — крик? вопль? зов?..

Вот они и встрепенулись, вздернулись!..

И, подрастая, Артем все думал, так и так прикидывал: что же за этими страшными дверями? Что случилось?

Все новые и новые ответы придумывал… новые и новые картины воображал… Вот бы туда, внутрь, в само полотно влезть, в его реальное до жути пространство — и в щелочку глянуть!..

Малец…

Отхлебнул из кружки: чай перестоял, вязал небо и язык.

Да, вот так жизнь устроена.

Вот так.

Не просто.

Поехал гардемарин Верещагин к генералу Кауфману: зарисовывать, как тот воюет Туркестан…

Зарисовал.

Как бы между делом.

И вот что получилось.

А если б не поехал?..

Какой чай горький получился… «со слоном», что ли?..

Машинально листнул статью, предшествующую репродукциям, взгляд упал на выделенную курсивом цитату:

Еще памятно, как 20 лет тому назад ломились на выставку Верещагина и какое чудовищное и огорашивающее впечатление производили его пестрые и кровавые картины…

— Гамна! — повторял банщик Равиль.

— А вот вы попробуйте!..

Выставки эти, устроенные в комнатах без дневного света, увешанных странными чужеземными предметами и уставленных тропическими растениями, производили ужасный, непреодолимый эффект. Нам ясно помнится, как толпилась перед ярко освещенными электричеством громадными картинами непроницаемая, все растущая масса народа…

— А мы вот так!

— Гамна!

— А укусите-ка!..

Эти яркие или мрачные гигантские полотна, на которых шагали феерично разодетые индусы, богато разукрашенные слоны с магараджами на спинах, на которых тянулись по горам в глубоком снегу несчастные войска или поп в черной ризе отпевал под тусклым небом целое поле обезглавленных голых покойников, — эти полотна действовали, как тяжелые кошмары горячки!

Допил, отодвинул кружку, полез за куревом.

Да, вот так в жизни все устроено. Так становятся художниками…

Чиркнул спичкой, пустил клуб дыма. Затянулся несколько раз, чтобы задурманить голову.

Верещагин!

Вот ведь был человек, а!..

Понесло зимой в Тибет, проводники бросили… и вот там-то, обмороженный, мучась дикими головными болями, кое-как держа карандаш в коснеющих пальцах, — что этот сумасшедший пишет в путевом дневнике? Что царапает на его промерзлых страницах?

Должно быть, насчет того, что до смерти остался только шаг? И что очень жаль так нелепо потерянной жизни?.. Или, может быть, что надо было денег проклятым проводникам больше посулить — глядишь бы, и не ушли?.. И знать бы раньше, что азиаты столь несусветно продажны и подлы, в жизни б сюда не сунулся!..

Это он пишет?

Нет, совсем иное:

Другой раз надобно придти сюда со свежими силами и сделать этюды всех этих эффектов, их увидишь только на таких высотах… Кто не был в таком климате, на такой высоте, тот не может составить себе понятия о голубизне неба, — это что-то поразительное, невероятное, краска сильнее всякого чистого кобальта, это почти ультрамарин с небольшою дозою кармина!.. Розовато-белый снег на этом фоне является поразительным контрастом.

Вот что он пишет: другой раз…