В просторной супружеской спальне графиня прилегла на огромную, монументальную кровать, изогнулась в соблазнительной позе. Она нежно улыбалась мужу, в прекрасных глазах сияли страсть и любовь. Окружающее ее облако было черным, как грозовая туча, — цвет ненависти и желания убивать. «Я не ошибся в выборе, — в который раз подумал Паоло. — Из нее получится великолепный стрикс».
Медленно, растягивая время, он подошел к кровати, склонился над красавицей-женой и… отечески поцеловал ее в лоб:
— Спокойной ночи, любезная супруга. Вернее, уже спокойного утра.
С этими словами он вышел из опочивальни, оставив Лукрецию в одиночестве. Бесшумно шагая по длинному коридору, он тихо посмеивался, представляя себе изумление и растерянность молодой женщины.
Паоло спустился на первый этаж, вошел в оружейную, окликнул:
— Луиджи!
— Я здесь, мой господин! — Из-за ширмы высунулась лысая голова.
Лысина осталась охраннику на память о миланском избиении. Спасенный благодаря укусу своего господина, он выздоровел. Все раны затянулись, а вот волосы на обгорелой голове так и не восстановились. Однако Луиджи ничуть не огорчился их потерей: без густой шевелюры он выглядел еще более устрашающе.
Воин, беззаветно любивший оружие, собрал богатейшую коллекцию и продолжал пополнять ее. Будь его воля, он не отходил бы от собрания мечей, кинжалов и луков. Но долг требовал везде сопровождать графа. Луиджи отказался от своей комнаты, поселился в оружейной, чтобы иметь возможность каждую свободную минуту любоваться сиянием клинков. Подобно дракону, он ревностно берег свои сокровища.
— Взгляните, господин, какой великолепный чинкуэда! — Луиджи протянул графу широкий восьмидольный кинжал. Его позолоченная рукоять была инкрустирована слоновой костью. — Это совершенное оружие!
Паоло улыбнулся. Это хорошо, его одержимость… Рано или поздно уходит наслаждение силой, упоение властью и огромными возможностями. Каждый стрикс остается наедине с вечностью. Появляется осознание: бессмертие — не великий дар, а проклятие. Быть всегда — тяжкое испытание. Как правило, такое случается после второй-третьей сотни прожитых лет. Исчезает острота чувств и ощущений, а в измененной душе поселяется тоска. Мир становится тусклым, бесцветным, словно по нему растекается тонкая пленка грязи. Появляется зависть к смертным. Зная, что век их короток, они торопятся жить, спешат совершить что-то значимое, радуются, грустят, ненавидят, любят… Но какой в этом смысл для стрикса? Зачем торопиться, если впереди — вечность? И тогда многие ломаются. Паоло повидал таких. Одни, привыкнув к неуязвимости, теряют всякую осторожность и в погоне за новыми ощущениями совершают безумные поступки — не скрывают своей сущности, устраивают в городах резню посреди бела дня. Как правило, такие становятся добычей священников. Другие впадают в жесточайшую меланхолию, предаются безделью, в конце концов тупея и превращаясь в безвольных полуживотных.
Граф называл это явление «горячкою стриксов». Избежать ее могли лишь нашедшие зацепку — идею, занятие, увлечение. Что-то, позволяющее обрести смысл в лежащей впереди вечности. Пусть ложный, пусть фальшивый и смешной, но смысл.
Многие стриксы из негоциантов наслаждались преумножением богатства, совершенствуясь в искусстве торговли и не уставая пересчитывать свое золото. Руджеро жил ради науки, был счастлив, что может познавать мир бесконечно. Луиджи, которому одинаково чужды были и алчность и высокие материи, обретал равновесие, собирая оружие. И все же даже самые надежные из стриксов балансировали на грани безумия. Такова плата за бессмертие.
— Боюсь, твое собрание может стать достоянием плебса, — произнес Паоло. — А то и найти свой конец в костре тщеславия…
— Кто посмеет?.. — Луиджи оскалился, на пальцах, крепко сжавших рукоять чинкуэды, выросли черные когти.
— Фра Джироламо забирает все большую власть, — ответил граф. — А он ненавидит Медичи. И если проповеднику вздумается изгнать Пьеро и самому управлять Флоренцией, граждане пойдут за ним.
— А при чем тут мы? — пожал плечами туповатый охранник.
— А мы служим Медичи, — объяснил Паоло. — К тому же, верный мой Луиджи, как ты думаешь: долго ли просуществуют стриксы в республике, которою правит церковник?
— Позволь, я отрублю ему голову! — воскликнул охранник, воинственно потрясая чинкуэдой.
В оружейную тихо вошел Руджеро, остановился у двери.
— И как ты до него доберешься? — усмехнулся он. — Вы были правы, мой господин. Сегодня я убедился: монах непрост. Быть может, яд?..
— Нет. — Паоло нахмурился, вспомнив свое видение на площади. — Это слишком опасно. Его окружают преданные люди. Лучше подготовьтесь к отступлению. Луиджи, перевези свою коллекцию в надежное место. Руджеро, позаботься о казне и библиотеке.
— Это разумно, мой господин, — поклонился колдун.
— Я не повторю ошибки, которую допустил в Милане, — кивнул граф.
Поспешное бегство лишило клан делла Торре множества ценностей. Украшения, золотые и мраморные статуи, оружие… всего не перечесть. Но поистине невосполнимой потерей стала семейная библиотека, сгоревшая, когда обезумевшая толпа подожгла графский замок.
Главные богатства семьи были рассредоточены по всему миру. Деньги приумножались в лавках торговцев и ростовщиков, работали в шерстоткацких и сукнодельных мануфактурах, на верфях Генуи и Венеции, на серебряных рудниках и в мраморных каменоломнях, хранились в долговых расписках аристократов, обеспечивая графу не только богатство, но и влияние. И вилла делла Торре была настоящей сокровищницей: античные статуи, картины кисти знаменитых мастеров, драгоценная посуда, заново собранная библиотека — граф не любил отказывать себе в роскоши. Он содрогался от одной лишь мысли, что все это великолепие может погибнуть на костре.
До самого вечера Паоло занимался делами и не видел молодую жену. Лукреции пришлось обедать и ужинать в одиночестве — граф не желал лишний раз обременять желудок, не приспособленный к человеческой пище.
Супруги встретились только вечером, в опочивальне. Лукреция достойно подготовилась к приходу мужа. На ней была лишь нижняя рубаха из тончайшего белого полотна, распущенные волосы черным шелком лежали на плечах, спускаясь до пояса.
— Муж мой… — Красавица взяла со стола два кубка, наполненных мальвазией, протянула один Паоло. — Выпей со мной.
Ее прелестное лицо сияло улыбкой, глаза блестели, высокая грудь в томном вздохе натягивала тонкую ткань рубахи. А вокруг витала темная дымка — ненависть и жажда убийства. Сегодня она стала еще гуще.
Граф принял угощение, отсалютовал кубком:
— Пью за тебя, божественная!
Мысленно выругавшись, он осушил кубок. Безошибочное чувство стрикса подсказало: в вино добавлен яд — немного, недостаточно для того, чтобы убить. Паоло широко улыбнулся жене. Лукреция решила воспользоваться тем же способом, которым он убил брата. Предполагалось, что постылый супруг должен постепенно истаять, а потом и вовсе скончаться от неведомой болезни. «Наверняка она так же избавилась и от двух предыдущих мужей, — с восхищением подумал граф. — Удивительная женщина!»
— Поцелуй меня, любимый, — попросила Лукреция.
Паоло поцеловал жену в лоб:
— Спокойной ночи, любимая…
Он снова оставил жену в одиночестве и поспешил извергнуть выпитое. Яд был для него не вреднее чем пыльца бабочки, но вино тяготило желудок. Так же поступил он и на третью ночь, и на четвертую, и на пятую… Выпивал поднесенную ему отраву и уходил, почти физически ощущая ярость отвергнутой женщины.
