часами сидеть в углу, глядя в одну точку и заливаясь беспричинными слезами. Или вдруг, наоборот, становился неестественно весел, бегал по замку и зло дразнил слуг. Вслед за душевным здоровьем пошатнулось и физическое: Итало занемог и свалился с лихорадкой.
— Что будем делать, дорогая? — спросил Паоло, когда ему доложили о болезни ребенка.
Лукреция пожала плечами:
— Мне все равно. Если нельзя его выпить, пусть умрет. Тогда он не будет докучать мне своими глупыми ласками.
Но граф задумал новый эксперимент. Ему давно уже хотелось обратить ребенка. Во время крестового похода детей он искал подходящий объект для опытов. Но все юные рыцари были фанатично преданы Богу, и попытки Паоло потерпели фиаско.
Граф прошел в детскую, где на широкой кровати под пышным балдахином метался в горячке Итало. Сидевший рядом с ним Руджеро вопросительно взглянул на господина. Не зная, как Паоло распорядится жизнью ребенка, чернокнижник еще не приступал к лечению.
— Сбей жар, — приказал граф.
Деловито кивнув, колдун поднес к растрескавшимся губам мальчика чашу с травяным настоем. Спустя некоторое время горячка, сжиравшая Итало, отступила, и ребенок открыл глаза. Паоло сделал знак многочисленным нянькам, и те покорно вышли из комнаты.
— Как ты себя чувствуешь, мальчик мой? — заботливо спросил граф.
Итало обвел взглядом комнату, и губы его задрожали.
— Где матушка? — спросил он, из последних сил сдерживая слезы.
Паоло молча смотрел на испуганное личико, раздумывая, что сказать ребенку, как заставить его пожелать обращения. Взрослые люди боятся смерти, дети еще не умеют осознавать кратковременность бытия. Взрослые обуреваемы страстями, дети не знают, что это такое. Взрослые тяготеют к греху, дети безгрешны по природе своей. Так что можно посулить ребенку, еще не умеющему просчитывать выгоды, чем соблазнить его, чтобы он искренне захотел исказить свою душу? Только обмануть…
— Ты хочешь к матушке? — ласково проговорил Паоло.
— Хочу… — захныкал Итало. — Только матушка сердита на меня. Наверное, она меня больше не любит…
— А хочешь ли ты, чтобы матушка снова тебя полюбила? Тебе нужно стать таким, как она.
— Да! — воскликнул ребенок. — Что я должен для этого сделать?
— Ничего, малыш. Ты должен только пожелать. Пожелать от всей души.
— Это значит, молиться и просить Господа? — наивно переспросил ребенок.
— Хм… почти. Только не упоминай имени Божьего и ничего не бойся, — сказал граф. — А лучше закрой глаза и изо всех сил пожелай быть таким, как матушка.
— Хорошо. — Итало послушно зажмурился и молитвенно сложил руки.
Граф немного подождал, давая мальчику возможность проникнуться желанием, потом припал к его шейке. Сделал глоток чистой, удивительно вкусной крови и с трудом сдержался, чтобы не выпить ее всю.
— Больно… — жалобно простонал Итало.
Паоло отпрянул. На ребенка не действовала снимающая боль жидкость в слюне стрикса.
— Ничего, — утешил он. — Сейчас ты уснешь, и боль пройдет. Зато когда проснешься, ты уже будешь таким же, как твоя матушка. И она снова полюбит тебя…
Итало долго болел: тело и душа его отказывались принимать обращение. Граф и Руджеро, наблюдавшие за ребенком, были уверены, что он погибнет.
Но две недели спустя, поздним вечером, мальчик вскочил с постели и, яростно завывая, набросился на служанку.
— Он разодрал девку в клочья, — восхищенно рассказывал Руджеро, не отходивший от постели больного. — А после тут же кинулся на следующую.
Жажда крови у Итало была поразительно велика для его тщедушного тела.
— Поздравляю, дорогая, — сказал Паоло жене. — Теперь мы настоящая семья стриксов.
Красавица Лукреция как всегда пожала плечами: ей было все равно.
Граф торжествовал: он доказал, что обращение ребенка возможно! Но не торопился делать новые записи в трактате, решив понаблюдать за мальчиком. Вскоре состояние юного стрикса начало вызывать у него опасения. Голод Итало не уменьшался со временем, как это случалось с другими обращенными. Более того, жажда убийства делалась все сильнее. Казалось, дело не столько в потребности крови или охотничьем азарте, сколько в упоении муками жертв. Ребенка приходилось запирать в подвале, чтобы он не нападал на адептов и слуг.
Через месяц появились новые тревожные симптомы: Итало терял дар речи, путал или просто забывал слова. Время от времени мальчик замирал, бессмысленно глядя на какой-нибудь предмет, силясь вспомнить, для чего он предназначен. К тому же с ребенком начали случаться приступы бешенства. Вскоре Паоло вынужден был признать: разум Итало погружается во мрак. Мальчик постепенно превращался в дикого зверя. Даже лицо его изменялось, с каждым днем все больше напоминая морду гиены. Остальные стриксы преображались только в момент охоты или сражения, потом снова становясь неотличимыми от людей. Итало же погружался в искажение безвозвратно. Сквозь миловидные черты лица проступал облик изуродованной души. Закончилось тем, что мальчика перестали выпускать из подвала и поместили в клетку.
— Думаю, нам придется избавиться от него, мой господин, — сказал однажды Руджеро, глядя на то, как Итало в припадке безумия грызет железные прутья.
Паоло и сам признавал неудачу своего опыта. Вызвав Луиджи, он приказал:
— Отруби ему голову.
Несчастный ребенок был убит, а тело его сожжено. Лукреция так и не спросила, куда пропал ее сын. Она не заметила исчезновения того, кого в бытность свою человеком любила больше жизни.
— Быть может, повторить опыт? — спрашивал Руджеро.
— Не стоит, — отвечал граф. — Результат будет тот же.
«Душа ребенка, изначально безгрешная, не выдерживает гнета искажения, — писал он в своем трактате, — и, защищаясь от греха, погружается в безумие. А слабое тело его поддается обращению более, чем это нужно для стрикса. Проще говоря, ребенок становится диким зверем. Искажать душу детей — занятие невыгодное и неблагодарное, ибо в результате получается бессмысленная звероподобная кукла».
Вскоре Пьеро Медичи, желая заручиться поддержкой Сфорца в борьбе за пошатнувшуюся власть, отправил в Милан послов. С ними ехал и Паоло, которому герцог поручил доставить тайное письмо для Лодовико. Граф был доволен: ему представился удобный случай для беседы с Леонардо да Винчи. Предчувствуя скорые перемены, он решил более не откладывать обращение художника.
Длинная вереница повозок и всадников въехала в Милан и направилась к вилле Сфорцеска. Паоло на вороном жеребце ехал рядом с повозкой жены. Как всегда, когда бывал в родном городе, он с любопытством оглядывался по сторонам, подмечая произошедшие изменения, строящиеся новые здания, нарядных людей… Милан процветал.
Луиджи, всюду сопровождавший графа, придержал коня и, поравнявшись с Паоло, спросил:
— Может, зря мы сюда не вернулись, мой господин? Гляньте, какая благодать…
Паоло покачал головой и отвернулся: процессия проезжала мимо замка делла Торре. Сожженный чернью три века назад, он был снова отстроен и теперь принадлежал другой семье. Графу до сих пор тяжело было смотреть на родовое гнездо и вспоминать погибшие сокровища семейной библиотеки.
Первые дни визита пролетели мгновенно, в суете и блеске роскошного миланского двора. На праздниках мадонна Лукреция затмила красотою первых прелестниц города. И в вихре всеобщего веселья никто не заметил странного мора, напавшего на юных миловидных пажей.
