Леонардо прикрыл рукой лицо, стирая невежливую усмешку:
— Ваша светлость, простите, но я не верю в стриксов. Их существование противоречит законам природы.
— А если я представлю доказательства?
Граф вытянул перед собой руку, демонстрируя стремительно удлиняющиеся ногти. Потом широко улыбнулся, показав острые клыки.
— Я стрикс. И я существую. Каков вывод, мессэре ученый?
— Не может быть!
Да Винчи изменило его обычное хладнокровие. Он вскочил с места и, забыв об этикете, взялся за руку Паоло. Дернул коготь, проверяя его на крепость, потом бесцеремонно ухватил оторопевшего графа за подбородок, отвернул верхнюю губу и пощелкал пальцем по клыку. От его рук пахло маслом и железом.
— Удивительно! Они настоящие, это не подделка!
— Фак фто, фы фогласны? — прошепелявил Паоло, отрывая от лица цепкие пальцы художника.
— Простите меня, ваша светлость! — опомнился Леонардо.
— Ничего, — отплевываясь и пытаясь сохранить любезность, ответил граф. — К клыкам прилагается бессмертие. Так вы согласны на обращение?
Еще дважды ученик заглядывал в комнату, приглашая Леонардо к обеду. Жаркий день сменился теплыми сумерками. А художник со стриксом все говорили и говорили. Иногда Паоло казалось: вот-вот — и да Винчи сдастся под напором его доводов. Голубые глаза его сияли, на лице цвела счастливая детская улыбка, как будто он сделал самое великое открытие в своей жизни. Леонардо нисколько не боялся стрикса, напротив, смотрел на него чуть ли не с любовью, радуясь тому, что узнал удивительную тайну. Но в следующий миг густые брови художника упрямо хмурились, и он резко отказывался от предложения графа. Наконец Паоло поднялся и произнес:
— Вижу, вам нужно подумать, мессэре Леонардо. Я удаляюсь, а завтра вернусь за ответом.
На следующее утро граф снова пришел в мастерскую. Он был почти уверен, что по здравом размышлении да Винчи согласится хотя бы для того, чтобы изучить стриксов. Слишком велика была в нем жажда познаний. Но Паоло ждало разочарование.
— Благодарю за лестное предложение, ваша светлость, — сказал художник. — Разумеется, от меня никто не узнает о вашей тайне. Но я отказываюсь от обращения.
— Почему же? — Граф едва сумел скрыть свои чувства. — Неужто вы, подобно плебеям, боитесь Бога? Вы, творец, привыкший спорить с ним?
— Нет, — спокойно ответил Леонардо. — Я поклоняюсь одному богу — природе. В ней все чрезвычайно логично и взаимосвязано. Век человеческий тоже определен природой. И я не хочу идти против нее.
— Но подумайте, сколько всего вы сможете сделать! Я предлагаю вам бессмертие!
— А бессмертие достигается употреблением крови? — прищурился да Винчи. — Нет, ваша светлость. Я не ем мяса животных, так неужели вы считаете, что смогу убивать людей?
— Но знания! — соблазнял Паоло. — Вечное познание! Вечная способность творить! Разве это не стоит крови жалких смертных? Сколько их гибнет в войнах, сколько умирает от голода и болезни! Так неужели их жизнь стоит столько же, сколько и ваша, мастер?
Художник молча поклонился. Глядя в его глаза — ледяные, отстраненные, Паоло понял: дальнейшие уговоры бесполезны.
— Что ж, прощайте, мессэре Леонардо, — с сожалением произнес он. — Я удаляюсь, но помните: мое предложение остается в силе.
Граф вышел в маленький дворик, где вот уже почти сутки его ждал верный Луиджи. Стриксы быстро зашагали по мощеной улице. Чувствуя недоброе настроение господина, охранник молчал. Паоло же продолжал переживать горечь отказа. Он так желал, чтобы художник был в его клане, так мечтал, что станет обладателем его картин! Сколько их мог бы создать да Винчи! А этот странный, с загадочной душой человек не захотел стать частью семьи делла Торре. Не понял своей выгоды. Ограниченный, зашоренный механик! Да он просто глуп, глуп при всей своей гениальности.
В графе клокотала жажда мести. Тем не менее он даже не помышлял о том, чтобы расправиться с Леонардо либо затеять против него интригу. Слишком прекрасно было то, что делал художник. За свою долгую жизнь граф убедился: нет ничего ценнее настоящего искусства. Оно, и только оно так же бессмертно, как стрикс.
Ярость требовала выхода. Убивать мастера нельзя, но можно причинить ему боль. Вскоре Паоло придумал, как это сделать. «Страдания только пойдут на пользу его живописи», — злорадно ухмыльнулся он про себя.
Во Флоренцию супруги делла Торре вернулись в начале осени. Паоло доложил правителю Медичи о выполненном поручении. Он передал Сфорца письмо, в котором Пьеро просил о союзе против Савонаролы и поддержки в предстоящей войне с Францией. Но Лодовико не дал ответа. Жестокий и хитрый, он выбрал тактику ожидания, дабы встать на сторону победителя. К тому же ходили слухи, что Моро уже заключил один тайный союз — с французами.
Между тем Савонарола становился все более значительной фигурой в республике. Его воинство росло, каждый день пополнялось новыми фанатично преданными Джироламо людьми. В преддверии войны Савонарола произносил на площадях проповеди, в которых молил Бога о милосердии к Флоренции и призывал горожан очиститься от анафем, ибо только тогда Господь снизойдет к ним.
Казалось, в доме делла Торре ничего не изменилось. По-прежнему здесь шумели веселые празднества, по-прежнему Паоло служил советником у Медичи. Но посвященные знали: здесь идет подготовка к войне. Все ценности были спрятаны, картины знаменитых мастеров и античные статуи заменены искусными копиями, вместо золотой посуды на столах стояла позолоченная.
В начале ноября Флоренцию поразило страшное известие: французский король Карл Восьмой со своим войском находится на подступах к городу.
Пьеро Медичи пребывал в ужасе. Тенью он бродил по замку, непричесанный, неопрятный, грыз ногти. На все попытки заговорить с ним отвечал вопросом:
— Что делать? Что мне делать? О бедная моя Флоренция…
— Обратитесь к горожанам, — советовал Паоло.
Но слабый и безвольный правитель медлил, боясь, что гнев толпы повернется против него. Когда же граф все-таки сумел уговорить его, было поздно: Савонарола в гневной проповеди заклеймил Пьеро как предателя и труса. Люди поверили своему кумиру, и от Медичи отвернулись даже его родственники.
Флоренция погрузилась в безвластие: стаи черни бродили по улицам, распевая церковные гимны, прославляя Бога и его пророка — фра Джироламо. Врывались в богатые дома, грабили и устраивали во дворах костры тщеславия. Стража не смела даже приблизиться к фанатикам — столь устрашающе они выглядели, столь сильно было влияние Савонаролы на простой народ.
Дошла очередь и до виллы делла Торре. Хмурым ноябрьским вечером в покои Паоло вбежал Луиджи:
— Мой господин, в дом рвется толпа!
— Приготовься к обороне, — спокойно ответил граф.
Споро, без лишнего шума и суеты каждый стрикс, вооружившись, занимал свою позицию. Все давно уже было отработано дотошным Луиджи, вся стратегия и тактика обороны виллы расписаны по шагам и мгновениям. Лукреция с двумя слугами спустились в подвал, чтобы держать наготове двери подземного хода, ведущего к маленькой пристани на Арно. Через подземелье устремился слуга с посланием для тех, кто должен был обеспечить побег клана из Флоренции.
За стеной шумела толпа, выкрикивая проклятия, требуя, чтобы делла Торре, безбожники и пособники нечестивого Медичи, сдались и открыли ворота.
— Это напоминает мне Милан, — угрюмо произнес Руджеро.
— Да, друг мой, — ответил Паоло, обводя прощальным взглядом просторный замковый двор, украшенный клумбами и вазонами, огромные опустевшие конюшни, лучшие жеребцы из которых были тайком распроданы, осенний сад, окутанный туманом… — Это то, о чем я говорил недавно. Мы — вечные
