сдавайся, будь твердой». Только когда Юрген завернул за оперный театр и там остановился, я вдруг поняла, куда он меня привез. Как не тактично с его стороны, как глупо с моей. Мне следовало бы предвидеть, где он остановился.
«Голубой бар» всегда был для меня в некотором роде символом. Поэтому в последние годы я никогда не ходила туда. И потом было бы смешно сидеть там одной. Когда наши с Юргеном отношения еще не были ничем омрачены, мы любили забежать в «Голубой бар» до начала оперы, выпить по рюмочке аперитива или зайти туда вечером, если были рядом. Там царила интимная атмосфера маленького помещения, которое, несмотря на холодный голубой цвет обоев и мягкой мебели, производило очень теплое впечатление. Стоило только пересечь холл самого старого отеля Вены, который был основан в незапамятные времена, и «Голубой бар» принимал вас, как и всякого другого так, как если бы вы были особым посетителем и вас здесь давно ждали.
Едва мы успевали занять места, как перед нами на круглом столике уже стояла рюмка шотландского виски и сухого мартини, две маленькие вазочки сразу же наполнялись соленым миндалем, который нигде не был так вкусен, как здесь. Великолепные темно-зеленые оливки подавались на серебряной тарелочке. Между нами сразу же завязывался непринужденный, добрый разговор. Не спеша наслаждаясь вином, мы обсуждали вопросы, о которых не хотели говорить дома, доверяли друг другу заботы и мысли, о которых не решились бы рассказать в другой обстановке. Жизнь в это время состояла только из наших проблем, и мы были готовы вдвоем справиться с ними. Про себя я называла часы, проведенные в «Голубом баре», «партнерскими». «Голубой бар» стал для меня их символом.
Только там у меня появлялся искренний интерес к делам мужа. Я внимательно и терпеливо выслушивала его соображения о новых замыслах, и иногда мне даже удавалось понять их суть. Там Юрген расспрашивал, как мои дела, справляюсь ли я с ребенком, не скучаю ли я, достаточно ли сил, воли и средств он прикладывает, чтобы я была счастлива. Я говорила: «Да, ты именно такой, каким я представляла себе своего мужа». А Юрген отвечал: «Как хорошо сидеть здесь вместе, ты сегодня такая красивая, я люблю тебя».
На этот раз перед нами не поставили, как бывало раньше, рюмку шотландского виски и сухого мартини. Нас вежливо спросили, что мы хотим заказать. Юрген направился к тому столику, за которым мы любили сидеть в прежние времена, хотя сейчас это не имело никакого значения. Кроме нас, в «Голубом баре» никого не было. В памяти против воли возникли слова «партнерские часы». Это причинило мне невыносимую боль. Я быстро обернулась к Юргену, заставив его посмотреть на меня.
Загар на его лице был типично тропическим, темно-коричневым. Такого оттенка не добьешься, отдыхая на пляжах Средиземного моря или в горах. Черты лица стали жестче, старше, но выглядел он лучше, чем пять лет назад. Седина у корней волос и на висках не очень бросалась в глаза в светлых, русых волосах. Недавно он отметил свое пятидесятилетие, я вспоминала в тот день о нем и о его жене, которая была вдвое моложе его. Я думала о том, как она справлялась с этой разницей в возрасте, и решила, что наверное лучше, чем я со своей между Грегором и мной.
Юрген избегал смотреть на меня, его глаза искали предмет, на котором могли бы задержаться. В данный момент это была пепельница. Он нервно двигал ее правой рукой.
— Говори, что ты хочешь обсудить, — потребовала я. — У меня мало времени.
— Речь идет о Матиасе, — сказал Юрген. — Через несколько месяцев он получит аттестат зрелости.
— Да, — ответила я.
— Но он еще не достиг совершеннолетия.
— Нет, — ответила я.
— До этого момента за него отвечаешь ты.
— Верно, — подтвердила я.
— Я бы хотел, чтобы Матиас продолжил учебу в Штатах.
Так вот в чем дело. Я ждала чего-нибудь в этом роде и не выразила ни удивления, ни возмущения по этому поводу. Я была совершенно спокойна, так как знала, что отвечу. За полукруглой стойкой тихо двигался официант. Он наполнял соленым миндалем маленькие вазочки.
— А я хочу, чтобы Матиас учился в Вене, — сказала я.
Юрген собирал указательным пальцем табачные крошки в маленькую кучку.
— Учеба в Штатах имеет много преимуществ, — сказал он.
— Знаю, — ответила я, — я даже думаю, что он охотно поехал бы туда.
Юрген гневно выпрямился. Теперь он смотрел мне в глаза.
— И несмотря на это ты хочешь помешать ему?
— Нет, — сказала я, — я хочу, чтобы он еще один год провел здесь. Не потому, что я имею на это право, а потому, что хочу использовать свой последний шанс.
— Объясни, пожалуйста, в чем дело?
— Я надеюсь, что за этот год Матиас лучше узнает меня. Пока он учился в интернате, мы мало бывали вместе. Мы оба изменились. Мне всегда хотелось знать, что с ним происходит, и как-то участвовать в этом, но он не принял ни моего нового образа жизни, ни меня в новом качестве. Если мы проведем этот год вместе, у него появится возможность узнать меня. И может быть, понять. Потом он наверняка захочет уйти. Но он вернется ко мне.
Юрген молчал.
— Я не думаю, что у тебя есть этот шанс. Если ты заставишь его остаться здесь на год, он будет думать, что многое упускает. Вряд ли у него появится желание разобраться сначала с твоими проблемами и только после этого уехать. Мир, который я ему предлагаю, гораздо соблазнительнее.
— И все равно я верю, что нужна Матиасу.
Юрген посмотрел на меня с сочувствием. Его голос стал мягким и примиряющим.
— Ты изменилась. Это правда. Нашей короткой встречи достаточно, чтобы понять это. Может быть, сейчас ты лучше знаешь, что тебе надо. Но ты все же живешь иллюзиями. Я умоляю тебя спуститься с облаков на землю.
— Я давно уже это сделала, — ответила я.
Напротив меня, на голубых, с бело-золотой каймой, обоях висели две картины. На них были изображены женщины в стиле Фрагонара. Дама справа чуть склонила тонкое, нежное лицо под широкополой, надвинутой на лоб шляпой, ленты которой мягко спадали на молочно-белую кожу ее декольте. Ее грудь прикрывала шаль из прозрачного, струящегося материала. Длинные каштановые локоны, видимо слегка припудренные, подчеркивали беспечное выражение ее лица, которое, однако, не побуждало зрителя к размышлениям, полностью подчиняясь его воле. Дама была милой и симпатичной, но не нравилась мне. Лицо другой женщины — слева — было изображено лишь на три четверти. Она не смотрела на зрителя. Черты ее лица, прекрасные, но жесткие, выражали решимость и непокорность. Светлая вуаль, едва коснувшись волос, резко спадала вниз. На белые плечи был накинут красный бархатный платок. Вырез платья — едва прикрыт, однако чувствовалось, что она не хочет выдавать свои тайны, не желает, чтобы ее поняли и разоблачили. Этот образ однозначно ассоциировался в моем сознании с Камиллой. Но, в отличие от нее, эта женщина внушала не страх, а мужество. Она нравилась мне. Она была моей союзницей в разговоре, который должен принести мне победу.
— Во Флориде, — убеждал меня Юрген дальше, — есть отличные университеты. Там Матиас сможет подготовиться по любой специальности. От Флориды до Барбадоса — один короткий перелет. Матиас сможет, если захочет, приезжать ко мне на выходные. Пойми, у него там будет дом, мы сможем много времени проводить вместе. На островах живут иначе, чем в Европе. Там и время течет по-другому.
— Ты уже переставил свои часы, Юрген?
— Давно, Рената. Мы работаем друг на друга — время и я. Я знаю это наверняка, хоть и не могу доказать.
— Да, — кивнула я, — это можно понять, только живя там. Значит, ты сумел войти в новую жизнь победителем.
— Разве не заметно? — спросил Юрген. Может быть, это покажется смешным, но эти его слова напомнили мне Грегора. До сих пор я никогда не сравнивала их.
— Я тоже не пропала, — сказала я просто, без всякой гордости.
