которое имела для него эта встреча. Он мерил приемную большими шагами. На нем были потертые джинсы и вытянутый, заношенный свитер. Его худое тело совершенно терялось в этом облачении, лицо было бледно, а коротко подстриженные, неухоженные волосы торчали во все стороны. Он знал, что выглядит не очень хорошо, но именно это и входило в его намерения. Он увидел отца издалека, когда тот пересек двор. Несмотря на холодную погоду, на нем была легкая светлая куртка. Он шел быстро и стремительно, с непокрытой и совсем не седой головой. Он был, как прежде, строен, и когда его лицо поравнялось с окнами приемной, оно оказалось вовсе не старым и отекшим, а худощавым, загорелым, очень уверенным. В том, что отец остался очень привлекательным мужчиной, не было никакого сомнения. Матиас, едва сдерживая переполнявшую его радость, глубоко вздохнул и расправил плечи. Потом дверь отворилась, и с этого момента все стало простым и легким.
— Таким я тебя себе и представлял, — сказал Юрген, и Матиас на секунду почувствовал на своей щеке щеку отца. После первых неловких предложений разговор стал ровным и быстрым. Сначала отец рассказал, как он доехал до интерната, потом перешел от пустяков к важным вопросам, вовлек в разговор Матиаса, который теперь уже с оживлением говорил о трех последних годах, о своих неудачах и успехах, о друзьях, переживаниях и впечатлениях. О Ренате он не упоминал. Потом они вышли прогуляться и долго ходили по мокрым тропкам, тянущимся вдоль серых полей, которые уже ждали первого снега. Туман подчеркивал темные силуэты обнаженных деревьев и служил как бы фоном для рассказов отца о Барбадосе, о его жизни и работе там. Потом, не изменяя тона и без всякой паузы, отец заговорил о своих планах в отношении Матиаса. Сын не прерывал его. Слушая отца, он часто на секунду закрывал глаза, чтобы вытеснить окружавший их серый мир яркими красками Карибских островов. Когда Юрген замолчал, он сказал: «Конечно, отец, я приеду. Обязательно».
Отец, не в силах скрыть свою радость, схватил сына за руку и крепко сжал ее. Матиас ощутил сладкую боль.
Позже, когда они обедали в кафе, Матиас осторожно спросил:
— Ты писал в своем письме о рождественских каникулах. Я хочу сказать тебе, что в это время я свободен. Я не поеду с мамой.
Отец очень удивился:
— Я не понимаю тебя, Матиас. Твоя мама сказала, что вы уже все решили и она не хочет, чтобы ты ехал ко мне.
— Тогда она еще не получила моего письма, — сказал Матиас и рассказал обо всем Юргену. Отец задумался и не сразу согласился с его решением.
— Ты поставил меня в затруднительное положение, — сказал он, — меня могут обвинить в таком развитии событий, которого я не хотел. Подумай хорошенько еще раз. Может быть, ты изменишь свое решение.
— Нет, — сказал Матиас, — нет.
Он попросил отца помочь ему получить согласие матери. Он не хотел ехать без ее разрешения. Отец обещал, но без особой охоты.
Потом они обсудили детали поездки Матиаса на Барбадос, и Юрген уехал в Вену. Он тоже считал, что лучше всего лететь самолетом Карибской авиалинии.
— Я закажу для тебя билеты, — сказал он. — До скорого свидания.
Матиас стоял и смотрел, как машина отца становится все меньше и меньше и как потом она совсем исчезла за холмами. Ему казалось, что он счастлив.
Незадолго до отъезда Матиаса Юрген сообщил о согласии матери на поездку и в заключение сказал, что пришлет ему подарок для нее, в знак примирения. Он попросил Матиаса не говорить, чей это подарок. Вскоре Матиас получил по почте коралловые бусы. Только раз взглянув на них, Матиас понял, что никогда не подарит их матери. Их происхождение было настолько очевидным, как будто на каждой бусине было отчеканено слово «Барбадос». Он не понимал отца, спрашивал себя, что побудило его дать сыну такое поручение. Сделка с Толстым, хоть и убыточная, была для него тем не менее отличным выходом. На эти деньги он хотел купить Ренате какую-нибудь симпатичную вещицу и попросить Толстого передать ее матери. От этого ему станет легче на душе, и, потом, так он не нарушит данное матери обещание не звонить и не писать ей.
— Лучше всего, если ты приедешь в воскресенье, — сказал он другу, — тогда наверняка сможешь застать ее дома. Я не хочу, чтобы ты предварительно звонил ей. Обязательно посмотри, одна она дома или нет, а потом расскажешь мне обо всем.
Толстый пообещал и уехал, увозя с собой тщательно упакованный в подарочную бумагу теплый шерстяной платок. На приложенной к нему открытке Матиас написал одно-единственное предложение: «Спасибо, что ты поняла меня». Позже оно показалось ему глупым, но ничего другого, к сожалению, ему не пришло в голову. Время до возвращения Толстого тянулось очень медленно. Когда наконец тот приехал, Матиас сразу же забросал его вопросами.
— Ты видел ее?
— Да, она была дома.
— Как она приняла тебя?
— Как всегда, очень дружелюбно.
— Как она выглядит?
— Не знаю, мне трудно судить об этом. Но я бы сказал, не очень.
— Что ты имеешь в виду?
— Она, наверное, болела и очень похудела.
— Что она сказала о подарке?
— Она не открывала пакет.
— Она спрашивала обо мне?
— Скорее нет. Она спросила только, что происходит в интернате.
— Совсем ничего не спросила обо мне?
— Нет, ничего.
— Ты долго сидел у нее?
— С полчаса. Разговор не клеился. Я пытался все время рассказать о тебе, но она меня не поддерживала.
— У нее кто-нибудь был?
— Я не заметил.
— В прихожей ты не видел никакого мужского пальто? Оно должно было броситься в глаза.
— Нет, я ничего не заметил.
— А когда ты уходил, что она сказала?
— Она сказала: «Подожди, Пауль, я передам кое-что для Матиаса».
— Идиот, почему ты сразу не сказал об этом. Что это?
Толстый смутился:
— Пакет у меня в сумке. Я хотел отдать его тебе позже.
— Почему? — спросил Матиас рассерженно. Одновременно у него возникло дурное предчувствие, а в области желудка появилось ощущение тяжести.
— Потому что я знаю, что она передала. Ты хочешь сейчас посмотреть?
— Конечно, — сказал Матиас и пошел за другом.
По пакету было видно, что его собирали в спешке. Матиас быстро вынул содержимое. Это были синие и белые джинсы, две футболки, белье и завернутая в газету камера. Сверху лежала записка: «Кроссовки я пришлю потом. Твой подарок посмотрю позже. Пожалуйста, прошу тебя до отъезда не заходить ко мне».
Матиас стоял и неподвижно смотрел на листок бумаги.
— Почему бы и нет, — сказал он, глубоко вздохнув, — тоже неплохая идея.
Потом взял вещи и ушел. Он лег на кровать. Ему редко бывало так плохо. Виновным во всем, конечно, был отец с его идеей сделать подарок матери. Что они не увидятся до отъезда, было для него одновременно и катастрофой, и огромным облегчением. Он отчетливо сознавал это. Но оба чувства так сложно переплелись друг с другом, что не могли уже больше никуда исчезнуть. Ощущение счастья поблекло,
