своим страшным замыслом, почти не колеблясь в выборе, вытащила двуцветное платье: корсаж белый, шитый серебром, юбка легкая, свободная, сильно присборенная, по счастью, без тяжелых фижм. И цвет – любимый цвет Лючии, изумрудно-зеленый. И поверх – мелкие золотые цветочки. Ну в точности одуванчики, рассыпанные по зеленой лужайке!
Лючия прикусила губу, заботливо сложила в угол мокрые остатки платья, которое так верно служило ей нынче вечером, разделив все ее приключения, приукрасила волосы алмазной сеткою, – и вышла из комнаты, не переставая ощущать в руке выпуклые бока флакончика, в котором крылось ее освобождение от прошлого.
И снова она без ошибки отыскала просторный кабинет, задрапированный черным бархатом и уставленный роскошной мебелью эбенового дерева. Кабинет был ярко освещен, но все равно: густые тени копились в углах, и Лючии все время казалось, будто за нею наблюдают чьи-то внимательные глаза. Но в комнате никого не было, даже хозяина, а потому никто не мог помешать Лючии вылить содержимое своего флакона в изящнейший из кувшинов, украшенный великолепной чеканкой, изображавшей, насколько успела разглядеть Лючия, суд Париса на горе Иде. И вдруг ей представилось, как они с Александрою будут стоять перед князем Андреем. Кому он отдаст яблоко с надписью – «Прекраснейшей»?
Кажется, что-то в этом роде уже приходило ей в голову там, дома, в России, но тогда она отмахнулась от этой мысли как от величайшей нелепости. А теперь собирается осуществить эту нелепость. Не остановиться ли, пока не поздно?..
Нет, поздно, поздно! Тяжелые, медленные шаги послышались в коридоре, и Лючия едва успела метким броском отправить пустой флакончик в окно (пролетев в щелку меж портьер, он звонко булькнул о спокойную воду канала), прежде чем в кабинет вошел его хозяин.
Он двигался, как старик, едва волоча ноги, но точно молния – не смерть несущая, а жизнь! – пронзила его, когда он увидел Лючию.
Мгновение смотрел на нее недоверчиво, словно глазам не верил (Лючия вся похолодела: неужели Лоренцо заподозрил подмену? Но что она сделала не так? Иначе причесалась? Надела платье, которое Александра терпеть не может?!), а потом усмешка тронула его твердые, великолепно вырезанные губы:
– О, так вы уже здесь, сударыня!
Лючия только кивнула: говорить она не могла.
Она ожидала, что придется тщательно скрывать свою ненависть от Лоренцо, однако была потрясена тем, что не чувствовала к нему никакой ненависти. Он был… так красив. Так печален. Он был такой живой! И не знал, не знал, что в роскошном кувшине затаилась его смерть.
Она слабо перевела дыхание, молитвенно сложила руки: «Господи, научи меня, что делать! Дай знать, что я все делаю правильно!»
– Кому вы молитесь, сударыня? – резко спросил Лоренцо. – И зачем? Ведь вам помогает дьявол! Ведь только он мог вытащить вас из той западни, которую я запер за вами. Вы выбрались из тайника Фессалоне сквозь пол или сквозь стены? Откройте тайну! Ведь когда милосердие погнало меня туда вновь, я не нашел полузадыхающихся несчастных – меня встретила лишь пустота.
Лючия только хлопнула ресницами. Бог ты мой! Что же это сделалось с Лоренцо Анджольери, что он научился произносить слово «милосердие»?! Но тогда почему он зверски обращался с ее сестрой, снова попыталась ожесточить себя Лючия, и ей это удалось… хотя и не сразу.
– А где он, кстати? – огляделся Лоренцо. – Где ваш покровитель, принявший среди людей обличье Бартоломео Фессалоне? И где его мелкий бес на побегушках – этот мерзкий Маттео? Надо полагать, они затаились в одном из этих темных углов, выжидая удобного мгновения, чтобы наброситься на меня и вновь завладеть моими письмами? Ну так напрасно! – провозгласил он, обращаясь к этим самым темным углам. – Письма уже на пути в Рим!
«Недолго тебе этим гордиться», – злорадно подумала Лючия, а вслух произнесла, стараясь говорить как можно более тихо и робко, как, по ее представлениям, должна была говорить эта пугливая девочка – ее сестра:
– Они оба погибли.
– Что-о? – после некоторой заминки пробормотал Лоренцо. – Что это? Новый розыгрыш Фессалоне? Погибли, как он погиб прошлый раз, чтобы, подобно вампиру, снова и снова восставать из могилы и сосать живую кровь?
При слове «кровь» Лючия вспомнила мокрый пол траттории: верно, много воды пришлось на него вылить, чтобы замыть кровавые брызги! Ее тошнило от этих воспоминаний, от этих слов, но она все же нашла силы произнести:
– Они убиты. Какая-то Розина, содержательница траттории, опознала в Бартоломео доктора-шарлатана, который изуродовал ее где-то на Эрберии, и…
– Hа Эрберии? – перебил Лоренцо. – Верно, в тот день, когда вы выдали этого негодяя Чезаре? Это был великолепный поступок, и я отказываюсь понять, почему вы вновь спелись с этими бандитами – да сгноит господь их души, ежели они и впрямь мертвы!
Лючия глядела на него во все глаза. Это что-то новое! Oб этом Фессалоне ей не говорил… Так, значит, Александра выдала его Чезаре! Интересные сведения. Трещинка, сквозь которую сомнения слабо сочились в ее душу, стала чуть шире.
– Выходит, ваши сообщники убиты, а вы решили воротиться сюда? – спросил Лоренцо, пристально вглядываясь в ее лицо. – Зачем? Скажите, зачем? Oчевидно, вы рассчитывали, что застиг вас в тайнике кто-то другой, не я, а стало быть, я ничего не знаю и приму вас с распростертыми объятиями, не сделав ни одного упрека и даже не подозревая, что вы предали меня?
Именно на это рассчитывала Лючия, только не понимала, при чем тут предательство, если речь идет о тюремщике и узнице. Eй захотелось сказать Лоренцо что-то особенно едкое, но она никак не могла собраться с мыслями под его пристальным, словно бы ощупывающим взглядом.
Почему он так смотрит? Что он ищет в ее лице? Чего не находит?
Ох, долго ей так не выдержать. Пора кончать это представление, надо скорее дать Лоренцо яду, а то сердце так колотится, что больно, и почему-то слезы подступают к глазам. Ей страшно, страшно!
– Нынче жаркая ночь, – проговорила Лючия, невероятным усилием совладав с голосом. – Не хотите ли
