он засобирался, засуетился, нашел в шкафу свежую рубашку и крикнул: «Поехали!»
Минут пятнадцать мы перепирались, кто сядет за руль. Я уступила только потому, что рулить ему приходилось, согнувшись пополам. Он смахивал на орангутанга в детской машинке и этим добавлял мне хорошего настроения.
Бэлка встретила нас в полутемном пустом зале. Она напялила рыжий парик и Бизя, не узнав ее, тоном капризного клиента крикнул: «Девушка! Две минералки!» Бэлка смолчала, но посмотрела на меня с жалостью. Она явно не одобряла мой выбор.
Мы уселись за столик. Бизя громко и нравоучительно произнес речь о том, что пора законом запретить бабам таскать парики – от этого все беды на свете. Бэлка вежливо выслушала его и крикнула:
– Коля! Три прыжка с парашюта!
Бизя огляделся по сторонам:
– Здесь?!
– Помолчи, – попросила его я.
Он послушно молчал, пока Коля проделывал все манипуляции, но потом не выдержал и спросил:
– Так я не понял, а где парашют?
Мы с Бэлкой выпили, и затянулись дымом через соломинку.
– Не-е, мне минералки! – попросил Бизя, не притронувшись к гремучей смеси.
– Не курит! Не пьет! – похвасталась я Бэлке.
– Болеет?
– Не, здоров как бык!
Бэлка с сомнением посмотрела на принца.
– Коля, принеси бутылку «Перье»! С лимоном.
– Да он круче «Карачинской» не пьет ничего!
– Эй, девки! Я тут! – возмутился Бизон. Но мы не обратили на него никакого внимания.
Прибежали полуголые официантки и уставили стол отменной закуской.
– Люблю повеселиться! Особенно пожрать! – обрадовался Бизя и навалился на салаты.
– Что там слышно про нашу историю? – спросила я у Бэлки. – Никитина нашли?
– Нашли. Они с Костяном обгорели сильно, но мать Аркашу опознала. Ее арестовали и обвинили в сокрытии улик. Это она вытащила кассету, на которой была запись убийства Грача. Она этой кассетой пыталась шантажировать сынка, наставляя на путь истинный, чтобы он больше не ввязывался ни в какие сомнительные истории. Но Аркаша был уверен, что мать ему никогда плохого не сделает. Матушка призналась, что тогда, в Казани, знала, что сын не разбился в угнанном джипе. В тот день он поджидал свою подружку не один, а с дружком, который и сел за руль. Дружок и погиб. Инна Петровна опознала его как сына, а сынок с подружкой по чужим документам начали новую жизнь в этом городе. Карина не Карина, а Гульнара Насырова. Она подцепила вдовца Грача и даже вышла за него замуж. Никитин не возражал, он поджидал любую возможность приобщиться к капиталам богатого дядьки. Рано или поздно, так или иначе, они все равно расправились бы с Грачом. Инну Петровну Карина пристроила в свой новый дом горничной. Мишка часто бывал в доме Грача, как родственник Инны Петровны, и его хорошо там знали. Костяна Мишка перетянул из Казани, он был членом его банды. Мишка пристроил его через Карину в охрану к Грачу, видимо, считал, что чем больше «своих» людей в доме, тем лучше.
– И где сейчас Карина? – спросила я.
– Пропала. Бесследно. Испарилась. Она не бедная, думаю, замнет эту историю, купит новый парик и замутит что-нибудь новенькое.
Я покосилась на Бизю. Он ел, и, казалось, не слушал нас.
– Интересно, а где эти расписки? – прошептала Бэлка.
– Да не было там никаких расписок! – в один голос закричали мы с Бизоном.
Бэлка понимающе закивала. Я решила увести разговор в сторону.
– Куда ты дел Рокки? – спросила я Бизю.
– За Роном обещал присмотреть Ильич. Они подружились и хорошо понимают друг друга.
– У вас что, общие дети? – спросила Бэлка.
– Нет. Только собака. Одна на двоих, – пояснила я.
– А! Порода-то хоть совпадает?
– Дворняга, – сказала я.
– Кавказ, – ответил Бизон.
...и снова Бизон
Когда я остался в аэропорту один, когда она улетела, я понял, что не должен был этого делать. Не должен был отпускать ее одну, в мой город, решать мои проблемы.
Ну что может сделать женщина, чего не может сделать мужчина?
Я проводил ее взглядом, когда на взлетном поле она села в автобус, и впервые почувствовал, как это гадко – быть провожающим. Она была на голову выше всей толпы, и ее стриженый затылок маячил в окне, пока автобус не скрылся из вида. И тогда я понял, что не должен был этого делать. Нужно было ее связать, запереть, оглушить, убить, но не дать вмешаться в мои дела.
Ильич неплохо расположился в ее квартире. Опасаясь за свою драгоценную жизнь, он целыми днями валялся на диване, играл с Роном, и беспрестанно просил меня варить ему пельмени и кофе. За два дня девичья келья Беды превратилась в берлогу мужланов с грязными пепельницами на каждом шагу, плохо застеленным диваном, раковиной, заваленной посудой, и холодильником, до отказа забитым пельменями, кетчупом, и геркулесом.
Первое, что сделал Ильич утром, когда Беда улетела – вышел на лестничную клетку и осмотрел лестницу на чердак. Лестница была новенькая, свежевыкрашенная, и, судя по всему, Ильичу понравилась, потому что он одобрительно похлопал по ней рукой. То, что чердак был закрыт на замок, Ильич не заметил, а я не стал ему говорить, чтобы не расстраивать.
Мне не оставалось ничего, как попытаться самому разгрести ситуацию с «борисовцами». Скорее всего, я убил того, которого нечаянно выбросил из окна. Я понимал: глупо жить в неизвестности и ждать от них первого шага. Тем более, что их первый шаг может быть последним для нас.
Я убежал за тридевять земель от одного депутата, и сразу же наступил на пятки другому. Ступить в этой стране некуда, чтобы не задеть финансовых интересов слуг народа.
Я решил сам вызвать «борисовцев» на разговор. Нужно сесть за стол переговоров и хорошенько подумать, что делать, чтобы не дырявить друг другу головы. Я хотел объяснить им, что мы не собираемся отказываться от своих обязательств по аренде, и что статья в «Криминальном Сибирске» вышла без нашего участия и ведома. Правда, мы не смогли бы ответить на вопрос, кто кроме нас мог знать о точном размере взятки, полученной Ильичом за согласие разместить в школе элитный тренажерный зал. Но я надеялся, что смогу запудрить «борисовцам» мозги и обойти щекотливый вопрос, ответ на который знал только Колька Серов. Такой у меня был план.
Я пытал Ильича весь вечер и не сварил ему пельмени до тех пор, пока он не сдался и не назвал номер телефона того человека, который непосредственно вел с ним переговоры об аренде школьного подвала. Я позвонил ему вечером, из кабинета директора.
Пока Ильич отсиживался в квартире Беды, я перекочевал к нему в кабинет и хозяйничал там вовсю, несмотря на косые взгляды Доры Гордеевны. Я объявил всем, что Ильич заболел, и на две недели назначил меня своим и.о. Приказ о своем назначении я сам набил в компьютере и принес Ильичу на подпись. Он подписал его молча. По-моему, ему нравилось бездельничать, нравилась моя опека.
Я позвал к телефону Антона Ризмайера – управляющего сетью тренажерных залов «Богатырь». Судя по названию, с фантазией у этих ребят было не очень. Женский голос послал меня три раза в самые разные места, я даже не успел сказать, зачем звоню. Я рассвирепел, и на четвертый сначала послал ее, а потом попросил Ризмайера. Девица мгновенно соединила меня с шефом. Последовал короткий, но трудный разговор, результатом которого стала назначенная на следующий вечер встреча все на том же Вольном разъезде.
Весь следующий день я размышлял над двумя вещами: на какой машине ехать, и брать ли с собой
