горло не лез. Беда до сих пор не позвонила, хотя клятвенно обещала. С ее характером можно словить пулю еще в самолете, даже не приступив к моему делу. «Борисовцы» тоже молчали. И чье молчание было хуже, я не знал. Шестая булочка показалась неаппетитным куском теста. Заскочила Лилька, и припевая: « Петь, а Петь!», забрала свои две тысячи. Напоследок она сообщила, что по пустым коридорам школы шатается Брецов и что-то замышляет. Уж она-то это точно знает! Я отложил булочку и тоже решил побродить по коридорам.
Вовочку я нашел на первом этаже, у туалета. В одной руке он держал коробочку, другой, в перчатке, старательно выводил на стенке интернациональное слово из трех букв. И это было не слово «мир». Он то и дело совал палец в коробочку, добавляя на него краски. Краска была коричневая, вонючая... говно, одним словом.
Я подкрался бесшумно и схватил Вована за шиворот.
– Сам испражнялся, или туалет ограбил?! – шепнул я ему на ушко.
Вован обмяк у меня в руках, повис как тулуп на вешалке.
– Не бейте, – попросил он.
– Чье говнецо-то? – зачем-то упорствовал я, хотя какая была разница?
– Собачье, – промямлил Вован.
– А! Значит глисты! Сейчас языком вылизывать будешь!
– Тогда лучше бейте, – сказал Вован и вдруг быстро снял штаны.
Я испугался, что меня опять кто-нибудь увидит и обвинит в гомосексуализме.
– Одевайся! – заорал я. – Три минуты, чтобы все отмыть. Голыми руками!
Вован справился за две. Пока он мыл стену, я припомнил свое ночное видение и сказал ему:
– Раз тебя так тянет марать стены, я тебе это устрою! Пошли.
– Уже не тянет, – попробовал упорствовать Вован.
– Пошли.
И я повел его в подвал. Там я вручил ему валик, краску и показал две недокрашенные стены.
– Тебе три часа. Не успеешь – выдеру.
– Я папану скажу.
– Скажешь. Но сначала я тебя выдеру. Если не успеешь.
Я посмотрел на часы и взмахом руки дал ему старт.
– Начинай, Том Сойер!
Вован схватил валик и начал быстро размазывать краску по стенке.
– Ровнее, ровнее! И гуще! Не говном мажешь!
Я ушел, заперев его на замок. Посомневавшись, я все-таки сходил к себе и принес ему шесть оставшихся булочек. Пусть не думает, что я его пытаю. Я его воспитываю.
Пока Ильич находился в вынужденном бездействии, я развернулся в школе на всю катушку. Я подобрался близко к школьным финансам – сейфу, куда складывались поборы с родителей. Я решил, наконец, отремонтировать школьные туалеты. Я нашел недорогие стройматериалы: плитку, трубы, краску, краны. Я договорился с бригадой, которая клятвенно заверила меня, что справится с ремонтом всех туалетов за две недели. Я не мог больше видеть эти грязные сортиры с разбитыми унитазами, незакрывающимися кабинками и вечно протекающими кранами. Учить детей в школе, где ребенок вынужден писать в щербатый унитаз, стоя по щиколотку в воде и не имея возможности закрыть кабинку, по-моему, нечему. Я пущу денежки из сейфа в ход, пока я и.о. А с Ильичом потом договорюсь. В крайнем случае, с месяц ему бельишко постираю.
С унитазами вышла загвоздка. Я объездил все магазины, обзвонил все фирмы, торгующие сантехникой, но нигде не смог найти шестнадцать одинаковых, хороших, но недорогих унитазов. Тогда я плюнул и купил дорогие. С Ильичом разберусь, в конце концов, он мне жизнью обязан.
Унитазы привезли, когда я у второй смены вел физкультуру. Я показал деткам новый удар, велел отрабатывать, а сам пошел руководить разгрузкой. Я открыл мастерскую, где стоял битый RAV, и унитазы стали складировать туда. Прозвенел звонок, я ужасом вспомнил, что три часа, данные Вовочке на покраску стен, давно прошли. Я помчался в подвал. С голоду он не помрет, а вот туалета там нет, вернее, он пока не оборудован.
Вован сидел на перевернутом ведре и жевал булочку. Стены были выкрашены вполне сносно, если учесть, что их красил человек, который руками никогда не делал ничего хорошего. Завтра пройдусь еще разок краской, брошу линолеум, и – готово. Останется только туалет.
– Долго, – пожаловался Вован.
– Быстро только дерьмо намазывать. Свободен. Иди папану жалуйся.
Вован ускакал широкими скачками молодой гориллы. Видно, прижала парня нужда.
Во дворе, у сарая, я заметил Риткину «Оку». «Ока» тарахтела ровненько, и я отметил, что особых проблем у нашего инспектора с машиной пока нет. Ритка курила в салоне и не вышла мне навстречу, а пригласила подсесть рядом. Я кое-как втиснулся в салон.
– Ну? – нетерпеливо спросил я у нее.
– Привет, Дроздов! – Ритка затянулась сигаретой, сверля меня глазами. Мне захотелось убежать скачками молодой гориллы, якобы по нужде.
– Ничего утешительного, – сказала Ритка. – Такого адреса в Казани нет.
– Нет? – тупо переспросил я.
– Нет.
Сердце у меня упало, и самое страшное подозрение вспыхнуло как яркая лампочка, ослепив и лишив ориентации.
– Нет, – повторила Ритка и выбросила окурок в окно. – Ну, я поехала, у меня сегодня дежурство. Подозрительный ты тип, Дроздов. Но хороший.
Я кивнул, вышел из машины и по-гаишному отсемафорил Ритке, в каком направлении ей покинуть территорию школы. Ритка засмеялась и попробовала проехать по моим новым ботинкам. Я отскочил и крикнул «Оке» вслед:
– Я хороший!
Хороший-то хороший, только все очень плохо. Вчера утром Лилька опять сунула мне под нос желтую газету. Все бы ничего, но на первой полосе красовалась голая Беда. Я посмотрел на дату и обрадовался, что Беда до сих пор жива. Но расстроился, что ей приходится так трудно добывать для меня истину. А теперь все совсем плохо – в Казани нет такого адреса. Значит... Мишка меня обманул, значит, он не будет ей помогать, значит...
Я бросился в учительскую и сообщил, что уезжаю по делам школьного ремонта, что меня сегодня не будет, и появлюсь я только завтра ко второму уроку. Классные дамы закивали как китайские болванчики. Не кивали только Татьяна и Дора Гордеевна. Завуч даже не посмотрела в мою сторону. Но я поймал ее быстрый взгляд, когда закрывал дверь учительской.
Я позвал Рона, сел в машину и погнал к Ильичу. Я решил его подготовить к мысли, что мне придется на некоторое время уехать, и он должен будет сам вести переговоры с «борисовцами». Я решил уехать любой ценой. Она одна не справится. Теперь уже точно не справиться.
Ильич встретил меня веселый. На плите красовалась кастрюля с борщом. Борщ был самый настоящий – наваристый, с сахарной косточкой, с золотистой пленочкой. Я почувствовал как засосало под ложечкой.
– Угощайся! Нэлька-соседка сварила!
Нэлька-соседка хорошо поработала не только с борщом. Ильич стал меньше материться и практически не употреблял слово «жопа».
Я навернул борщец и изложил шефу суть проблемы.
– Не-ет! – прошептал побледневший Ильич. – Ты начал, ты и продолжай! У тебя получается, ведь ты сидел, Петька! А меня грохнут! Точно грохнут!
Я плюнул, и не стал больше его уговаривать. Сделаю как сделаю. Проглотит, куда денется. Я решил отоспаться сегодня в квартире Беды, а заодно и принять душ. Вован проделал мой ночной объем работы, остальное я доделаю завтра.
Чтобы развлечь себя, я начал копаться в вещах Беды, нашел фотоальбом и долго листал его, рассматривая снимки. Бабка у нее была красавица. Огромные глаза, роскошные светлые волосы. Даже
