Тут обе десантницы опомнились и одновременно поглядели на сэра Эдуарда. Он же с недоумением взирал на них – и видно было, что их разговор для него – сарацинская грамота.
– Послушайте, добрый сэр! – проникновенно обратилась к нему Люс. – А не сходить ли вам в разведку?
И, видя, что ему не больно-то хочется уходить, Люс употребила сильное средство.
– Я прошу вас, сэр Эдуард, – сказала она ласково и положила руку ему на грудь.
Сверкнув глазами и задохнувшись от восторга, юноша схватил обеими руками этот неслыханный дар судьбы, поднес к губам, но не поцеловал, а лишь благоговейно прикоснулся. Затем он так же стремительно вылетел из комнаты.
– Я угадала! Это он! – и Мэй в величайшем смятении села на подоконник.
– Он?
– Он! Эдуард!
– Ну да, добрый сэр Эдуард, – подтвердила Люс, не понимая, на что тут таращить глаза и с какой стати трепетать. – Ты лучше скажи, сколько же лет прошло?…
– С первого десанта? – рассеянно спросила Мэй, глядя на дубовую дверь, за которой скрылся поэт.
– Нет, с первого полета на Луну! – возмутилась Люс.
– С первого десанта прошло, чтоб не соврать, полтораста лет… – задумчиво сказала Мэй. – Портреты всех первых десантниц висят в зале. Их операции мы проходили на втором курсе. Моя подруга защитила дипломную работу по теме «Люс-А-Гард и баллады Шервудского леса».
– Какие еще баллады? – изумилась Люс. – Баллады – это не я! Это он – сэр Эдуард!
– Знаешь, я отчетов фольклорных экспедиций института хронодинамики не читала, что они там обнаружили – не скажу, но название дипломной я помню точно! – сердито сказала Мэй. – А в честь Зульфии-А-Гард даже оперу сочинили. По-моему, сплошное вранье. Только это было давно. Главную партию пела сама знаменитая Марианна Ольдерогге. И если судить по записям, она бесподобно вжилась в образ хронодесантницы.
Люс зажала себе рот рукой, но это не помогло. Щеки ее раздулись от сдерживаемого хохота, зато ноги подкосились, и прославленная А-Гард Шестнадцатая сползла по стенке на пол.
С одной стороны, это радовало – значит, Свирель благополучно вернулась домой и похудела настолько, что согласилась выйти на сцену. А с другой – невозможно было без судорог вообразить Свирель в роли Зульфии-А-Гард, и Люс корчилась на полу до тех пор, пока Мэй не привела ее в чувство пассами бесконтактного массажа.
– Значит, сумасшедшая затея моей бабки увенчалась успехом? – спросила она, насилу продышавшись.
– Да, вы вовремя взялись за дело и успели спасти генофонд, – тут Мэй-Аларм почему-то вздохнула.
– Так почему же десанты продолжаются? – с подозрением спросила Люс.
Мэй развела руками.
– Понимаешь, Люс, – сказала она, – вы все делали с лучшими намерениями. Вы искали великолепных мужчин: флибустьеров, мушкетеров, гусар, повстанцев… О Господи, каких только красавцев вы не выкапывали из раннего и позднего средневековья! Родилось не меньше десяти тысяч сыновей, похожих на отцов, как две капли воды. Сперва, конечно, восторгу не было предела. Росли изумительные, сильные, здоровые, бойкие мальчишки. Ну и, конечно, хилые отпрыски твоих современников оказались неконкурентоспособны. В общем, ты можешь мне не верить, но это так… Парламенты всех развитых стран приняли законы, допускающие многоженство!
– Ничего себе побочный эффект! – изумилась Люс.
– Этого твоя бабушка никак не могла предусмотреть, правда? Но идем дальше. Женщины получили то, чего хотели, – красивых, крепких, активных, мускулистых мужчин.
Мэй замолчала, и по лицу ее было видно – из этого воспоследовала какая-то пакость.
– Дальше, – коротко сказала Люс, готовясь к худшему.
– Ты понимаешь, всем нам решительно не в чем упрекнуть ни твою бабушку, ни первые десанты… – опять вздохнула Мэй. – Вы сделали все, что могли, и вы действительно спасли генофонд. Я даже допускаю, что вам было действительно хорошо с этими атлетами. Вы истосковались по ним не столько физически, сколько психологически. Когда изо дня в день видишь то лысину, то пузо, то кожу да кости, а там, где ищешь характер, находишь кисель, это, наверно, очень раздражает… Естественнно, вы с восторгом обнимали разбойников из Шервудского леса!
Люс не знала, радоваться ей или злиться. Невольно подпущенная Мэй шпилька означала, что в конце концов Люс добилась своего. Но при теперешнем положении дел это все же была именно шпилька…
– Эти мужчины давали им такое наслаждение, какого они раньше не знали, – на всякий случай гордо отрубила Люс, глядя при этом не в глаза Мэй, а куда-то в узкое окно, потому что особой правды и убежденности в ее ответе не чувствовалось. Но она обязана была постоять за честь первого десанта.
– Да разве я спорю? – удивилась Мэй. – Ну, конечно, это так приятно – когда тебя впервые берут на руки и бегом несут куда-нибудь… И когда рядом с тобой – безупречно сложенный, с идеальной загорелой кожей, с прекрасными волосами, всегда готовый страстно откликнуться на твой призыв…
– Так что же вам, в вашем веке, не понравилось? Вы соскучились по импотентам, что ли? – не выдержала Люс.
– Когда слишком хорошо – это тоже плохо, – объяснила Мэй. – Я же говорю – благодаря вам появилась новая порода мужчин – дьявольски красивых и неутомимых в постели. Но при этом им было совершенно безразлично, кто с ними рядом. Они у нас настолько переполнены энергией, что партнерша для них особой роли уже не играет. Не эта – так другая, в одиночестве они не останутся. У меня было два таких муженька… спасибо, хватит!
Физиономия Мэй изобразила совершенно людоедскую ярость, а руки сами поползли к левому боку искать рукоятку меча. Люс попятилась. При всей своей отваге она не хотела бы подвернуться Мэй-Аларм под горячую руку.
– В чем мы-то виноваты? – спросила она.
– Вы слишком многое им прощали! – и, видя на лице Люс полнейшее непонимание, Мэй продолжала уже более мирно: – Не признается в любви – и прекрасно, от него совсем не это требуется. Его близость однообразна? Тоже не беда, зато какая мощь! Где хватит лапой, там синяк останется? (Тут Мэй непроизвольно шлепнула себя по крутому бедру.) Ерунда, заживет!
– А чего же другого мы должны были требовать от флибустьеров? Сонетов и мадригалов? – Люс начала заводиться.
– Да все я понимаю… – Мэй махнула рукой. – Срабатывал фактор сиюминутности. Вы знали, что партнер – на несколько дней, если не часов. Вы знали, сколько стоят сутки работы хронокамеры. За это время партнера не переделаешь, да и зачем? А нам теперь – расхлебывай!
– И какого же рожна вам надо в вашем веке?!
– Мы ищем таких мужчин, которые, возможно, не блещут бицепсами… – зедумчиво сказала Мэй. – И не ставят рекордов в постели… Но чтобы с этим человеком я чувствовала себя единственной, прекраснейшей в мире, чтобы его любовь окружала меня так, как облако аромата окружает куст цветущей сирени. Чтобы он говорил мне прекрасные слова…
– Ну, слов и в мое время можно было наслушаться, – перебила Люс. – А как дойдет до дела – так одно убожество.
– Погоди, я только начала. Слова словам рознь. Когда их говорит тот, кто любит… В общем, слова могут быть те же самые. Но все – по-другому. Тебя никто не берет штурмом, с тобой никто не затевает марафона… А просто долгая-долгая ласка, чтобы от прикосновения пальцев и губ растаяла кожа… и проснулось желание… Чтобы оно не взорвалось в тебе и растаяло, а росло медленно-медленно, сильно- сильно… Не любопытство, не азарт, а слитые вместе нежность и желание, понимаешь? Чтобы как волна, которая рождается в глубине моря и набирает силу… и эта волна поднимала тебя все выше и выше… и ты поймешь, что если сию же секунду твоя волна не сольется с другой волной, ты просто задохнешься и умрешь…
Люс слушала этот монолог с огромным сомнением – вполне могло статься, что Мэй грезит о том, чего сама не испытала, как Люс – о восторге в объятиях Томаса-Робина. Что, если вдуматься, тоже
