обоснованно беспокоилась, как бы Томас-Робин не ухватился обеими руками за эти мощные бедра, за эти круглые колени и, конечно, за грудь, которая торчала не хуже, чем бюст Серебряной Свирели, вознесенный чуть ли не до подбородка корсетом. Люс даже удивилась про себя, как это украшение не мешает Мэй воевать. К тому же у соперницы был натуральный загар потрясающего оттенка – Люс, будучи блондинкой, не могла добиться такого никакими средствами.
Свирель тоже была хороша собой – с длинными светлыми косами и в радужной пене. Впервые Люс подумала, что не такая уж она и толстая, если поместилась в ванне.
Но когда они вернулись к ватаге, то были жестоко выруганы. И поделом – бултыхаясь в ванне, они совершенно утратили чувство времени и реальности. Томас-Робин жестко сказал, что лучше им всем сейчас поскорее отсюда убраться – ведь дело сделано, Марианна свободна, и он, вожак, не видит причины дружно сидеть на холмике и ждать возвращения шерифского отряда с подкреплением. А по дороге на одну из многочисленных стоянок можно проверить силки и запастись дичью, благо ватага в спешке не позавтракала. Опять же – по дороге можно было сделать крюк и разжиться элем у родного мельника.
Спорить с Томасом-Робином десантницы не стали – во-первых, им тоже хотелось есть, а во-вторых, он был прав. И ватага, по команде сорвавшись с места, ровным бегом, не особо утомляя себя, направилась к водяной мельнице – на первом месте у молодцов всегда стоял эль.
Тут выяснилось, что Серебряная Свирель не в состоянии после всех потрясений пробежать и полмили.
Случилось то, чего Люс опасалась. Отправив ватагу вперед, Томас-Робин и Черный Джек, а также примкнувшие к ним братец Тук и сэр Эдуард пошли шагом, приноравливаясь к крейсерской скорости Свирели. И Томас-Робин явственно поглядывал на великолепную Мэй.
Монах и юный поэт сперва трещали на латыни, как две древнеримские сороки. Причем, судя по возвышенным жестам, они били друг друга длинными цитатами. Потом оба угомонились и повели себя, как полагается. Монах присоединился к Джеку, осаждавшему Свирель, а та настолько была рада снова попасть в центр мужского внимания, что распелась и пускала трель за трелью. Мэй пыталась завести с поэтом беседу о поэзии и тоже декламировала на латыни что-то красивое и непонятное, но он, к великому огорчению Люс, уворачивался от летевших в него цитат и встревал в беседу Люс с Томасом-Робином. А она как раз рассказывала своему красавцу про поединок с леди Кэтрин, не забывая выставить себя в самом выгодном свете – мол, и следствие провела, и справедливость восстановила, и кровопролития избежала.
У мельницы их уже ждало целое пиршество.
Мельник, пожилой седогривый гигант, был крайне рад такому нашествию. Он подкармливал ватагу, ватага выручала его из неприятностей. По такому случаю он даже встал с постели, где несколько дней провалялся с никому не ведомой хворобой, лечась элем и терроризируя ближних.
Единственное, что мешало его искренней привязанности к стрелкам – так это присутствие на мельнице двух старших незамужних дочек. Младшие дети для молодцов интереса не представляли, а эти дочки еще и уродились в папеньку – такие же рослые, крепкие и пышноволосые. Мельник не возражал против внуков, но он хотел бы знать своего зятя в лицо и по имени.
Увидев, как хороша эта старая мельница, как медленно проворачивается деревянное колесо, как мирно пасутся на лугу овцы, корова с теленком и две лошадки мельника, какие ровные грядки у него на огороде, Люс безумно захотела пожить здесь простой и несуетной жизнью с милым другом, с этим вот простым и улыбчивым стрелком, а не носиться во главе десанта Бог весть где, размахивая и потрясая алебардами, ятаганами, малайскими крисами, японскими нунчаками, индийскими катарами и древнерусскими палицами… что там еще у них было? Она освоила такое количество всех этих совершенно ненужных в ее веке воинских искусств, что иногда ей просто хотелось посидеть в тени и тиши, поливать грядку, воспитывать овечку… причесывать детишек, вот таких же хорошеньких, как эти два малыша на лужайке, один годовалый, второй примерно двухлетний… чем это они играют?…
Больше всего штуковина, которую старший младенец усердно заворачивал в листья, была похожа на десантный хронобраслет!
Люс сперва уставилась на эту блестящую штучку в полном ошалении. Потом потрогала собственную левую руку. Ее браслет был при ней. За браслетом Серебряной Свирели Люс присматривала особенно тщательно – и тот уж точно был при хозяйке. Оставалось предположить, что деревенский кузнец нечаянно смастерил для мельничихи что-то очень похожее.
Поглядывая тем не менее на детишек с большим подозрением и успешно преодолевая искушение подойти и рассмотреть их игрушку, Люс двинулась в обход мельницы, и поэт как-то незаметно оказался рядом с ней, когда она приманивала стайку пестрых кур.
– Выслушайте меня, прекрасная леди, – решительно начал он. – Я сейчас побывал в сражении, и я понял, что мужская забава мне по плечу! Теперь я могу говорить с вами не как воспитанник монахов, а как мужчина!
«Этого еще недоставало!» – подумала Люс.
– До сих пор передо мной было два пути – получить наследство от дяди, а если нет – так удалиться в обитель. Но теперь я вижу и третий путь! – взволнованно продолжал юноша. – Я клянусь вам в верности, прекрасная леди, а у нас в роду такие клятвы соблюдают свято. И я готов повторить ее в храме. Вы – единственная женщина, кого я могу любить!
Ему незачем было говорить все это вслух, да еще так красиво. Люс и сама обо всем догадалась. И она уже сделала свой выбор.
Она уже совсем было собралась объяснить, что никакая любовь между ними невозможна, как вдруг услышала визг Свирели – и вспомнила про свои обязанности сопровождающего лица. Если не проконтролировать ситуацию, Черный Джек мог опять утащить ее в кусты – и опять с тем же успехом, потому что за минувшие двое суток ни он, ни она не поумнели.
Люс завертела головой в поисках братца Тука. Этот толстый негодяй наверняка уже наладился пировать с молодцами, а ведь ответственную операцию можно было доверить только ему. Опять же и обещание…
– Что же вы не отвечаете мне, прекрасная леди? – горестно спросил юноша. – Неужели вам нечего ответить? Я знаю, что ваше сердце занято, но разве это – подходящий спутник для вас, леди? Он даже не сможет сказать вам слов любви – он не знает, что это такое.
– Зато он сможет доказать любовь на деле, – обидевшись за Томаса-Робина, строптиво ответила Люс.
– Неужели вам нужно только это? – изумился поэт.
Люс даже растерялась от чересчур прямо поставленного вопроса. Да, действительно, все началось с того, что тринадцати бабкам потребовалось именно ЭТО. И ни о чем другом речи не было. Имело значение лишь то, как отнесется сама Люс к вожаку «зеленых плащей» – и она совершенно забыла, что с его стороны тоже неплохо бы увидеть чувство, а не только желание того, о чем так презрительно отозвался целомудренный поэт.
Видимо, ее молчание он принял за согласие – да, мол, добрый сэр, только это мне и нужно…
– Как странно… – сжимая ладонями виски и глядя мимо Люс, сказал юноша. – Как нелепо я ошибся!… Но нет, ты клевещешь на себя! Ты не можешь быть такой! Я не мог полюбить такую! Я же вижу тебя в сиянии, как будто сходящую с облаков! Я же готов молиться тебе!
– Могу! – не выдержала Люс. – Я все могу! Я могу быть всякой! И мне совершенно нечего делать в облаках! Почему ты хочешь, чтобы я была такой, какую ты придумал? Дай мне наконец немного побыть собой! Дай мне выбрать то, что мне больше нравится! И не смей мне ничего навязывать! Я не хочу быть наградой за твои мечты и стихи!
– Но любовь женщины как раз должна быть наградой! – растерянно ответил он. – Так было всегда! Со времен Трои, со времен Елены и Париса! Ты хоть читала «Роман о Трое»?
– Я не хочу быть военной добычей, я не Елена Прекрасная! – высокомерно заявила Люс. – Лучше уж сразу пойти и повеситься.
– Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, и никак не пойму, в чем дело! – воскликнул поэт. – То ли мы разные вещи называем одним именем, то ли мы одну вещь называем разными именами… Но я люблю тебя. Ведь в слово «любовь» мы вкладываем один смысл? Или нет?
