быстрым шагом подошел к карете, взобрался на козлы и укатил.
Архаров потеребил мешок, но не понял, как он открывается. Мешок был сильно похож на тот, который привезла Тереза, – и, вдруг поняв это, Архаров завертелся, ища, куда бы его положить, чтобы от него избавиться. Увидел стул у стены, подошел, шлепнул на него мешок и отвернулся. Мешок исчез из виду – на душе малость полегчало.
Тогда Архаров обернулся, чтобы первого же из архаровцев, кто спустится в сени, готовый вместе с командиром ехать к Рязанскому подворью, отправить к Дуньке дознаваться – что там такое произошло и с Устином, и с мешком, и с ворами, и с рулеткой.
Это оказался Тимофей. И одновременно со стороны людской появился Устин.
Архаров всучил Тимофею мешок, прикрикнул на заартачившегося было Устина, послал лакея Ивана, готового уже занять место на запятках, к себе наверх – за топором, и Тимофей, вооруженный двумя этими предметами, и имея при себе горестно вздыхающего и невнятно бормочущего бывшего дьячка, полчаса спустя уже стоял у Дунькиного дома, колотя в дверь.
Его допросили в окошко, потребовали почему-то рассказать про внутреннее расположение архаровского дома, особенно поблизости от хозяйской спальни, убедились, что он доподлинно архаровец, впустили, и тогда лишь он обнаружил, что взбудораженный Устин не сказал самого главного – что преступник, убегая, успел вбить длинный нож под ребра старому привратнику.
– Господи Иисусе! – сказал Тимофей. – Лето ж на дворе! Надо скорее выносить тело на холод! С ума вы тут все сбрели!
Все – это были Дунька, Агашка и стряпуха Саввишна, которая ночью, увидев тело Филимона, безмолвно лишилась чувств и была обнаружена в потемках не скоро.
– Так архаровцев ждали, боялись трогать, – объяснила Дунька. – Может, какая примета важная сыщется.
– Это разумно, а только сейчас надобно его забрать из дому, – решил Тимофей. – Отвезем к нам в мертвецкую. Не то бабы набегут, увидят, что он ножом заколот, слухи пойдут – так, что ли?
Дунька кивнула. После скандала с господином Захаровым ей только недоставало, чтобы он узнал про убийство в доме из-за рулетки. Тимофей же понимал, что такие слухи могут привлечь светское общество к опасной игрушке рулетке, а могут и всполошить, что отнюдь не пойдет на пользу архаровской ловушке… если ей вообще теперь что-либо может пойти на пользу…
Решили перенести завернутое в старую Фаддееву епанчу тело в карету. Тимофей с Фаддеем взялись за это дело, Устин же тем временем разложил на карточном столике письменные принадлежности – небольшой пенал и чернильницу он всегда имел при себе, а бумага нашлась у Агашки, припасенная, чтобы вертеть папильотки.
Фаддей, получив от Устина записку, адресованную безвылазно сидящему в полицейской канцелярии Абросимову, повез тело сперва на Лубянку, потом на съезжий двор, в мертвецкую, а Тимофей, пройдя по всему дому и всюду заглянув, расположился в Дунькиной гостиной по-царски, в богатом кресле, и первым делом посмотрел долгим взглядом на хозяйку.
Дунька молчала. Молчал и Устин, держа наготове перо.
– Сейчас я тебе вопросы буду задавать, сударыня, а ты – отвечать, – сказал Тимофей. – Часто ли случается, что ты ложишься спать, не проверив, все ли двери на запоре? Устин, записывай.
– А для чего? Нужды не было, – тихо ответила она. – Филимонушка за этим строго смотрел.
– Однако ж недосмотрел, – возразил Тимофей. – Часто ли он по старости и забывчивости оставлял на ночь двери открытыми? И кто про то мог знать?
Дунька подняла голову.
– Забывчив он не был, это ты, сударь, неправду говоришь. Что ему ни прикажешь – все помнил, все исполнял.
– Тогда у меня иной вопрос. Откуда у вас в хозяйстве этот Филимонка взялся? Устин, пиши все в точности.
Дунька выпрямилась. Ей чем-то не угодила холодная Тимофеева рассудительность.
– Когда господин Захаров изволили меня на содержание взять, тогда же ко мне была приставлена прислуга – Агашка, горничная, кучер Фаддей, кухарка Саввишна и Филимонушка, – предерзко заявила она. – Пиши все точно, писарь. И поскольку госпожа Захарова про меня знать не должна была, как всякая венчанная жена про мартону, то прислугу господин Захаров взял такую, о которой она и не ведала. Он незадолго перед тем схоронил родственницу, как звали – не помню, а сказывал, будто вроде троюродной тетки, и по завещанию получил трех душ из дворни. Завещание он от госпожи Захаровой как-то утаил, а двух из них ко мне приставил, Фаддея и Филимонушку. Ну, записал?
Устин, конечно же, не успел, только впопыхах клякс понаставил.
– Стало быть, Филимонушка двери запер, а потом сквозь запертые двери злоумышленник проник? Как сие могло статься? – спросил Тимофей и добавил, чуть усмехнувшись: – Ты, девка, коли ночью для хахаля двери отворяла, так лучше скажи мне тишком, я не выдам. А только мне точно знать надо, как оно все происходило.
Дунька даже ожила – так сверкнула на Тимофея глазищами, что он изумился. Кабы мог он прочитать то, что написано было в этом взгляде!
– Дурень! – такое безмолвное послание адресовала Тимофею Дунька. – Знал бы ты, кто мой хахаль! Знал бы ты, к кому я от господина Захарова бегала!
– Нет, я дверей не отворяла, – сказала она вслух. – И как вышло, что злодей ко мне в гостиную пробрался…
Тут Дунька замолчала, поскольку кое-что ей припомнилось.
– Вели-ка позвать Фаддея, коли вернулся, – попросил Тимофей. – Устин, ты все записал?
– Да, – совсем тихо произнес Устин.
Ему случалось и не такое заносить на бумагу, подумаешь, событие – человек тайно от жены завел мартонку! Грех, конечно, однако в полицейской канцелярии такие грехи случаются – волосы дыбом встанут. И исповедь убийцы, шестнадцать человек порешившего, как-то Устин перебелял, и показания фальшивомонетчиков, схваченных господином Архаровым на второй год его обер-полицмейстерства, тоже. Запомнилось, как похвалялся главный фальшивомонетчик происхождением – из знатного-де боярского рода, пращуры русским царям чуть ли не при царе Иване Грозном служили, а прозвание им – Пушкины.
Тут же перо само отказывалось писать – и кляксы роняло, и бумагу драло. И до слез было жалко заблудшую Дунькину душу.
– Агаша, глянь в окошко! – крикнула Дунька. – Коли Фаддей подъезжает – встреть, веди сюда! А что, господин полицейский, от угощения не откажешься?
– Не откажусь.
– Агашка! Вели Саввишне на стол накрыть! – еще громче закричала вслед горничной Дунька.
Саввишна была стряпуха мудрая – знала, кому разносолы, паштет из гусиной печенки и дорогущий соус из рыбьих молок с особыми приправами «необыкновенная соя», а кому стопку водки, соленых груздей, жирного пирога с бараниной. Как раз у нее в печи они прели в латке, напитывались горячим жиром. Эту еду она готовила для Фаддея и Филимонушки, Дунька требовала иного. Пирога на французский лад Саввишна печь не умела, за ним посылали к поварам из богатых домов, которые брались готовить на заказ. А прочее даже выговорить боялась: пулярды с кордонами, рулады с пармезаном!
Видя, что хозяйка хочет к гостю малость подольститься, Савишна принесла и нарезанный копченый язык, и добрую ветчину, и буженинку. Все это гость одобрил, и по его повадке кухарка догадалась – хоть мужчина и в соку, а живет без бабы, питается Бог весть как, и от души пожалела его, сердечного, подумав тут же, что вдовой племяннице полицейский пришелся бы в самую пору.
Пока Тимофей выпивал и закусывал, а Устин, глядя на него, невольно облизывался, пришел кучер Фаддей.
– Устин, пиши, – велел Тимофей. – Кто была твоя прежняя барыня?
– Госпожа Прокофьева, – отвечал немногословный кучер.
– Филимона давно знаешь?
– Давно.
– Что о нем сказать можешь?
