– Я, смею напомнить, не первый год живу в сем свете. И карета, и веревки в ней – все в наилучшем виде. Мои служащие в карете.
– Ну-ка, покажи.
Шварц, отворив дверцу, предъявил все обещанное – в том числе и Ваню Носатого. Архаров кивнул – и кивнул именно Ване. Как он надолго запомнил Федькину попытку спасти его от чумы, так – и Ванино участие в спасении Марфы и штурме ховринского особняка. Ему было жаль, что такого здоровенного и решительного мужика приходится держать в подвале у Шварца, но куда бы еще можно было определить кавалера без ноздрей?
Однако нужно же было и ему дать хоть немного простора!
– Ваня, пойдешь со мной, – распорядился Архаров. – Яшка, бери лошадь, скачи на Пречистенку, скажи Меркурию Ивановичу – пусть самую большую ливрею даст. Живо! Оттуда – к Успенскому храму.
Тимофей, уже в архаровской ливрее, хлопнул Ваню по плечу. Тот усмехнулся, отчего его образина сделалась еще более жуткой.
– Федька не объявлялся? – в десятый, наверно, раз спросил сразу всех Архаров.
Про Федьку никто ничего не знал – ответили мотанием голов и полнейшим молчанием.
В Замоскворечье пошли двумя колоннами – первую, которой предстояло перекрыть все ходы-выходы в окрестностях, особливо же подземный ход, повел Шварц. При нем был беспредельно взволнованный Саша Коробов – ему предстояло указать тот сарай, из которого он выбрался на волю. Вторую же вел самолично Архаров. При нем, разумеется, находился Левушка.
Архаров по натуре был довольно злопамятен, так повелось с детства – не оставлять обиду безнаказанной. Разумеется, с годами он понемногу выучился прощать – но с одним непременным условием. Он сам должен был решать, что можно простить, а что – невозможно.
Прощать смерть Фомина он не имел права. Никакого – ни божеского, ни человеческого. Тут речь шла о чести. И если Фомин застрелился, не в силах снести бесчестья, то должен был прийти человек, который выправит положение дел настолько, что от фоминского бесчестья и следа не останется. Об этом Архаров вслух не говорил – и незачем было, Левушка и без того его прекрасно понимал, и князь Волконский понимал, и оставшиеся в Санкт-Петербурге преображенцы тоже бы поняли.
Более того – он ощущал, что все архаровцы – на его стороне. Речь шла не о выполнении его приказа – непокорства он бы не потерпел. Речь шла о полном внутреннем приятии приказа, что случается не так уж часто.
Байку, унаследованную Архаровым от Ванька Каина, в полицейской конторе знали все.
И двух мнений быть не могло: крыс следует уничтожить потому, что они крысы. Уничтожить их должен кот, потому что он – кот, служба у него такая. Там, где хозяином – кот, нет места крысам. Если они этого не знают – тем хуже для них.
Архаров мог бы ехать в карете, но недаром предпочел Фетиду. Ему хотелось вернуть давнее ощущение – когда все вместе, вооруженные до зубов, верхом носились по чумной Москве, обеспечивая бараки едой и одеждой для выздоравливающих, уничтожая заразу огнем, возвращая городу спокойствие. Это было необходимо душе – так было легче вообразить, что где-то неподалеку, соседней улицей, скачет живой поручик Фомин, всегда готовый прийти со своими измайловцами на помощь преображенцам. На секунду малую вообразить – чтобы подстегнуть в себе холодную ярость мстителя.
Пустая архаровская карета замыкала колонну. На козлах сидел Сенька в парадной ливрее, на запятках стояли Тимофей и Ваня Носатый.
Доехали до Успенского храма. Архаров свистнул – колонна остановилась.
На этот свист вышли из темноты Макарка и Яшка с ливреей для Вани.
– Мы с Максимкой господина Шварца уже встретили, – доложил парнишка. – Там он всех расставил, как полагается, и в том сарае – засада. Я подходил к дому, на забор забирался – в окнах свет, на дворе кареты.
И тут же полез на козлы к Сеньке – показывать дорогу, а Ваня торопливо облачился в ливрею и снова встал на запятки.
– Прелестно, – сказал Архаров. – Ну, с Богом, что ли?
Он сошел с лошади, влез в карету, рядом сел Левушка – в самом нарядном своем кафтане, палевом, при шпаге с дорогим эфесом, напротив поместился Клаварош – в давешнем Левушкином кафтане, который помог ему исполнить роль маркиза. Сам же Архаров, как всегда, когда надобно было потрясти чье-то воображение, нес на себе чуть ли не с полпуда золотого галуна, благо крупное тело позволяло пустить галун по бортам кафтана не в один ряд.
Ехали молча – что толку сговариваться, когда предстояло действовать по обстоятельствам. А главный сигнал все и без того знали назубок.
Карета остановилась. Клаварош приоткрыл дверцу и крикнул по-французски, чтобы не задерживали его сиятельство господина князя.
Архаровский экипаж имел как раз такой вид, чтобы хозяина приняли хоть за князя Орлова, хоть за графа Строганова. Лошади, выбранные Сенькой, и саму государыню своими статями не посрамили бы.
Ворота отворились, карета въехала во двор. И тут же подбежал лакей – откинуть подножку, помочь господам спуститься.
Архаров царственно вынес себя, обремененного галунами, из кареты и первым делом задрал голову. Но по случаю темноты никаких итальянских галерей не обнаружил. Тогда он, глядя прямо перед собой и с уверенностью хозяина, прибывшего домой, вошел в шулерский особняк.
Клаварош шел справа от него, Левушка – слева.
Оказавшись в сенях, Архаров уверенно двинулся направо – по Сашиным воспоминаниям, там была лестница, ведущая в анфиладу залов, где велась игра. Никто из дворни и слова сказать не успел, как он уже был на лестнице. Все таращились на дорогой кафтан – а нет чтоб взглянуть чуть повыше, на знакомое всей Москве тяжелое лицо обер-полицмейстера. На это Архаровым и делался главный расчет.
Однако кто-то из лакеев сумел дать знать хозяевам о новом госте. Оставались две ступеньки, когда навстречу вышел нарядный полный кавалер, округло разведя руки и тонко улыбаясь. Его пухлый подбородок, и красивого разреза черные глаза, и выражение приятной удивленности на лице – все это произвело бы на Левушку и даже на Клавароша наилучшее впечатление, кабы встретить кавалера не в шулерском притоне. Архаров же страсть как не любил внушающих бесконечное доверие лиц – тут-то и был простор его подозрительности.
Кавалер заговорил по-французски, и Архаров, понимая с пятого на десятое, терпеливо ждал завершения приветственной речи.
Отвечал он по-русски.
– Вся Москва к вам, сударь, ездит деньги просаживать, – сказал он, – вот и мне пришло на ум поразвлечься. Давненько я не понтировал. Давай-ка, мусью, веди нас туда, где в ломбер балуются, а потом – где банк мечут.
Физиономия француза сделалась совсем озадаченной. Но Клаварош тут же перевел архаровскую просьбу на французский язык.
Кавалер вдруг стал раскланиваться и выпалил нечто стремительное.
– Говорит – твоей милости покорный слуга шевалье де Ларжильер, – перевел Левушка. – Так что теперь ты представиться должен.
– Ни хрена. Скажи ему – мне сенатор Захаров сильно этот притон рекомендовал, особливо блядей. Именно так и переведи.
Левушка разразился французской речью, которую приправил от себя выразительным жестом – поцеловал кончики пальцев. Архаров меж тем невозмутимо двинулся вперед с повадкой вельможи, которому никто не указ, и вошел в анфиладу.
Роскошь не слишком поразила его – в Петербурге ему доводилось бывать и в более пышных гостиных. Он тут же высмотрел столики, где велась игра, между которым стояли большие горшки с цветущими померанцевыми деревьями и миртами. Архаров шел довольно быстро, не обращая внимания на дам, которых тут было пять, не то шесть, поглядывая на игроков и отмечая знакомые лица – их оказалось два, но к концу анфилады объявилось и третье.
– Валерьян Федорович! – воскликнул он. – Вот где не чаял вас, батюшка, увидеть!
