выучил – он пусть и ищет виновника!
Дементьев вдругорядь приплелся в кабинет и получил задание. После чего был усажен в отдельной комнате со стопками тетрадей для сличения и время от времени вызывал туда очередного канцеляриста или подканцеляриста.
Архаров полагал, что эта суета – надолго, но старик довольно скоро попросился к нему на аудиенцию.
– Ваша милость, сдается мне, это знаете кто писал? Злодей мой Устинка Петров!
– Устин? – переспросил озадаченный Архаров. – Ты же сам его матерно ругал за то, что он твоего почерка перенять не умеет!
– Не умел – да, гляньте, и перенял! Вон я сыскал его рукописанье… вон, гляньте, «рцы», вон, «мыслете», вон росчерк…
Архаров задумался.
– Выходит, кто-то его нанял пугачевские указы переписывать? Но какого ж черта?..
Он хотел спросить: какого ж черта Устин, за два года не приспособившийся к требованиям Дементьева, вдруг принялся писать не обычным своим, а дементьевским почерком? Но вопроса не потребовалось – он понял и так.
– Архаровцы, ко мне! – крикнул он. И, когда в кабинет прибежали несколько человек, задал всем один общий вопрос:
– Кто знает – в какую обитель поплелся спасаться этот обалдуй?!
Молчание было ответом – сдается, нового местожительства Устина никто из архаровцев не знал.
– Господи! Как хорошо мне жилось без этого бешеного дьячка! – вспомнив чумную осень, пожаловался Архаров. – Канзафаров, чеши живо на его бывшую квартиру! Захар – во Всехсвятский храм, там что-то могут знать. Клашка – наверх, к Марфе! Она все на свете знает…
– Он, ваша милость, за горничной одной увивался, – подсказал Демка.
– Устин – за горничной? Дивны дела твои, Господи! Демка, ищи эту дуру! Клашка, погоди. Откуда тот десятский манифест приволок? Клаварош, к Марфе пойдешь ты, утешь ее там, а Клашке – дознаться, как к купцу попал манифест. Все! Кыш отсюда!
Архаровцы вышли, но сразу по заданиям не разбежались – обер-полицмейстер слышал, как они галдят в коридоре, перемывая косточки Устину.
Он вышел и разогнал всех, последним же заметил Макарку и уставился на него, глазам своим не веря – на поясе у парнишки в веревочной петле болталась шпага без ножен.
– А ну, поди сюда. Это ты где взял?
– Здесь же, ваша милость… всем же велели быть при оружии… – с тихой гордостью отвечал Макарка. Он был в той команде архаровцев, что взяла матерого зверя – бывшего матроса, ставшего Каиновым подручным, по кличке Камчатка. Отбивался он бешено, на помощь ему поспешил, не разобравшись, сосед, а Макарка, размахивая шпагой, удержал от лишней суеты соседову жену.
Решив, что оружие – из Шварцева чулана, Архаров велел именно туда его сдать, сопроводив распоряжение подзатыльником. И вернулся в кабинет, где опять занялся с Абросимовым и Тимофеем неотложными делами. Вдруг вспомнив, распорядился, чтобы Марфу с ее девчонкой сопроводили к Дуньке – та уж не откажет своей былой покровительнице в пристанище.
Подумав о Дуньке, обер-полицмейстер несколько отвлекся от дел. Все-таки эта лихая девка ему нравилась, и хотя деловитая покорность Настасьи казалась ему для постельных дел наилучшей, иногда требовалась, очевидно, непредсказуемость Дунькиных проказ и даже то, что понять ход ее мыслей порой было вовсе невозможно. Правда, не в меру осторожный и подозрительный Архаров чувствовал в Дунькиных дурачествах некоторую для себя опасность – как ежели бы гость, которого положено принимать в гостиной, диванной или кабинете, вдруг без спросу полез в гардеробную хозяина, туда, где за ширмами стоит стул с дыркой…
Потом явился Сергей Ушаков, доложил – Каин, прогулявшись, засел в Зарядье и, сдается, пьет. Инвалида Тетеркина дважды гонял за водкой. Это Архарова обрадовало – стало быть, гонор у злодея был напускной, а вот страх на него теперь напал настоящий.
– Дружков своих оплакивает, – заметил он. – Спустись вниз, Ушаков, скажи Шварцу – пусть их пока не трогает. Два-три дня подержим – авось на Каина от водки просветление найдет. А не найдет – тогда начнем дознаваться.
На следующий день, сведя воедино все, что наговорили и Степану, и Захару, и Клашке, Архаров понял: его бывший писарь спасается в Сретенском монастыре, что от Лубянки – в пяти минутах ходьбы.
Обер-полицмейстер присвистнул – под боком, можно сказать, целую злодейскую типографию развели!
А вот теперь следовало действовать весьма осторожно.
Архаров вызвал Демку Костемарова, Яшку-Скеса, Харитошку-Ямана – все трое были ростом невысоки, худы, жилисты, не писаные красавцы, и виду самого неприметного.
Они выстроились в ряд. Обер-полицмейстер внимательно их оглядел. Демка был в мундире, Яшка с Харитошкой – в обычных кафтанах, в том самом виде, в каком могли без помех замешаться в любую толпу, дже самую простонародную. Яшка-Скес, разбиравшийся с той амурной покражей, изобразил из себя при сборе сведений дьячка, и еще не сбрил смешной рыжей бороденки. Харитошка-Яман также был небрит. В иное время ему бы за это досталось, но сейчас Архаров не сказал ни слова.
– Демка, будешь за старшего, – сказал обер-полицмейстер. – Взять у Шварца три подрясника и прочее. Пусть он из вас сделает богомольцев. Обойти Сретенскую обитель со всех сторон, выяснить все ходы- выходы. Внутрь пока не соваться. Пошли вон.
Когда они вышли из кабинета, он задумался. Следовало бы собрать все подметные манифесты, которые десятские понатащили на Лубянку, и усадить старика Дементьева сличать почерка. Тогда, взяв монахов- копиистов с поличным, удалось бы, пожалуй, и доказать, что они не первый день этим промыслом занимаются, и сообразить, когда все началось…
Посреди размышлений раздался стук в дверь. Вошел Шварц, ведя за ухо Макарку. В свободной руке он держал обнаженную шпагу.
– Добродетель должна быть вознаграждаема, – нравоучительно сказал он Архарову, – а вранье караемо. Сей будущий полицейский служитель утверждает, якобы взял в вашем, сударь, кабинете стоявшую в углу за шкафом неведомо чью шпагу. Поскольку сего нонсенса быть не могло, я принес и оную шпагу, дабы вы, сударь, ее при возможности опознали.
– Ты что, Макар, сдурел? Какая это шпага у меня за шкафом? – спросил сильно удивленный Архаров. До сих пор парнишка в столь нелепом вранье не бывал замешан.
– Ваша милость, когда всем велели быть при оружии, я ее без спросу взял, простите Христа ради! – воскликнул Макарка. – А потом, как вы приказать изволили, Карлу Ивановичу вниз понес! А он глянул на нее – и меня тут же за ухо!
– И опять вранье, – возразил немец. – Я спросил, где ты взял оную шпагу, и ты мне ответил. Тогда я велел тебе дождаться меня и отошел. Ты же не соблаговолил меня дождаться. И лишь сейчас, встретивши нечаянно, я взял тебя за ухо и повел к его милости.
– Не было у меня в кабинете никаких шпаг, окромя моей собственной, – сказал Архаров. – С чего бы мне оружие за шкафом прятать, а, Макар? Говори прямо – где взял?
– Ваша милость! – кривясь и едва не шипя от боли, воскликнул парнишка. – Точно вон там она стояла! А как туда попала – того не знаю! Я и взял!
– Ладно уж. Бог с ним, Карл Иванович, отпусти его, он не врет, – велел немцу озадаченный Архаров. – Покажи-ка мне, может, вместе догадаемся, что за шпага…
– Сие было бы весьма полезно при поиске злодеев, зимой стрелявших в вас, сударь, – заявил Шварц. – Ибо, увидев на эфесе ее сей странный знак, я тут же понес шпагу к нашему безъязыкому узнику и показал ему. И он всем видом дал понять, что именно это и имел в виду, рисуя свои каракули.
Он протянул оружие, как полагается, эфесом вперед, и Архаров увидел привинченный круглый знак – посреди колесика красный мальтийский крест.
– Мать честная, Богородица лесная! Ну, черная душа, вот это так подарок! Макарка, не бойся, дурак, говори прямо – где взял. Карл Иванович тебе пряник даст!
