Парнишка перекрестился на образ Николая-угодника.
– Вот как Бог свят – тут же, за шкафом!
Архаров посмотрел на Шварца – тот только развел руками.
– Порядок у нас, увы, таков, что оная шпага могла тут и полгода за шкафом простоять незамеченной, – укоризненно промолвил Шварц.
– Ну, это ты уж махнул… Тимофей! Ушаков! Кто там еще есть! Всех звать ко мне!
Оружие было предъявлено архаровцам, но опознать его никто не смог.
– Дивны дела твои, Господи! Вот уж и шпаги с неба прямо за шкаф валятся, – сказал Архаров. – Думайте, идолы! Кто ее, мать бы вашу конем, сюда притащить мог?!
– Ваша милость, – вдруг сказал Тимофей. – А сдается мне, я понял, что это за шпага такая. Она или не она – не скажу…
– Ну?!
– Десятские, что Федьку нашли, рядом с ним какую-то шпагу подобрали. Толкунов ее сюда приносил, а куда подевалась – того не скажу. Потом же ваша милость изволили уехать в обитель, и кабинет заперт был.
Тимофеева неторопливая рассудительность всегда действовала на Архарова успокаивающе. Кому другому он бы за медленную речь и в ухо заехал, но Тимофей умел так говорить, что обер-полицмейстера это не раздражало – а просто приятно было ощутить непоколебимую основательность Тимофеева нрава.
– А ты мне про порядок толкуешь, – сказал Архаров Шварцу. – Всего-то неделю она за шкафом и простояла.
Шварц выразительно вздохнул.
– Все вон пошли, – распорядился Архаров.
Стало быть, тот, кто преследовал девицу Пухову (а это мог быть князь Горелов-копыто), имел при себе шпагу со странным знаком. Или же кто-то из его приспешников имел эту шпагу. И ее видел горемыка, нанятый в кучера. И это – единственное, что он знает о главаре. Его же о предводителе и расспрашивали! Вот он и сообщил то, что знал.
Но коли так – то Каин, сдается, не имеет отношения к зимнему покушению. И ему незачем было посылать людей, чтобы выкрасть обездвиженного соучастника. Более того – вновь является на свет вопрос: почему между покушением и этой дурацкой попыткой прошло столько времени? И еще нелепый вопрос: почему попытку не повторили?
Архаров положил на стол поверх бумаг загадочную шпагу и стал изучать круглый знак на эфесе. В то же время память его напрягалась в попытках извлечь из себя нечто важное. Архаров не считал нужным помнить то, что его особо не касалось, но тут было ощущение, что необходимые сведения о знаке ему все же известны.
Что-то такое толковала… княгиня Волконская?..
И он наконец вспомнил – когда обсуждали анненскую звезду, с коей сочинитель Сумароков повадился шляться по кабакам, вроде он сам хотел что-то спросить об анненском кресте. Сам Архаров того креста не видел, но про обычай носить его на шпажном эфесе от кого-то слышал.
– Эй, есть кто живой? – позвал он. На зов явились сразу Тимофей и полицейский Жеребцов.
– Жеребцов, бери шпагу, бери извозчика, езжай к его сиятельству, покажи – пусть растолкует, что за знак, – велел Архаров.
Оставшись в одиночестве, он опять принялся соображать – что в возведенном из улик против Каина сооружении было не так, где прорехи?
Коли не Каин вздумал зимней ночью стрелять в обер-полицмейстера, а кто-то иной, а затем тот неведомый злодей отказался от своей гнусной мысли, что сие означает?
Вздохнув, Архаров принялся собирать новые кирпичики, чтобы из них возвести новое здание. Первым делом вспомнил про тетрадку с сумароковской трагедией. Тетрадка потащила за собой и самого полупьяного Александра Петровича Сумарокова. Тогда Архаров велел следить, не появится ли благородный кавалер, заказавший ему переделку трагедии о самозванце. Кавалер все не появлялся, да и не был ли он порожден воображением драматурга, не примечтался ли, как некий прекрасный образ просвещенного вельможи, что печется о российских поэтах?
Засим выстроилась цепочка: обездвиженный и безгласный кучер, трофей архаровцев после покушения, затем мальтийский крест на грифельной доске, примета предводителя злодеев, и, наконец, шпага с этим крестом, найденная у дома старой княжны Шестуновой, где Федька так беззаветно защищал девицу Пухову; шпагу, стало быть, потерял или князь Горелов-копыто, или кто-то из его сообщников, если только не произошло путаницы и в брачную суету вокруг девицы Пуховой не замешался еще один претендент.
Коли это князь, то где-то поблизости от него должен быть его товарищ по шулерскому притону Михайла Ховрин. Не Федька ли нанес ту рану, после коей Ховрин разъезжал в карете по Москве, ища тихого пристанища? Такое предположение у Архарова уже появлялось – и оно нуждалось в проверке.
Только вот первое, что пришло тут на ум, заставило его поморщиться.
Граф Ховрин не пожелал отлеживаться дома – камердинер предупредил его, что кто-то выспрашивал о нем дворню. Он уехал в иное место – но раненый человек не станет долго разъезжать, он хочет поскорее лечь в постель и предоставить рану заботам врача. И желательно, чтобы как можно менее болтунов знало о случившемся. Так где же та постель?
Архаров знал ответ на этот вопрос.
И хотел бы не знать, однако правда – она и есть правда, прятаться от нее нелепо. Граф Ховрин изволит отлеживаться на Ильинке во французской лавке.
Посидев несколько в раздумии, Архаров решил, что ему начхать на все французские лавки, сколько их есть на Москве, и на всех Жанеток, которых сюда понаехало неисчислимое множество. Сказал он себе также, что коли надобно знать, где находится раненый граф Ховрин, так он это и узнает, все прочее – дурь, вздор и околесица.
Умнее всего было бы командировать на розыски Клавароша. Но Клаварош слишком много знает об этой истории с драгоценностями из сундука, Клаварош посмотрит понимающим взглядом, и от этого взгляда тут же захочется наорать на француза…
На Ильинку Архаров отправил разбираться Сергея Ушакова.
Не успел опять приняться за дела – явился Жеребцов со шпагой.
– Его сиятельство велели передать – орден-де, анненский крест третьей степени.
– Ничего более?
– Смеяться изволили. Сказывали – выдумщик-де наследник цесаревич. Еще сказывали – до сих пор лишь слыхали про орден, который к эфесу привинчивают, а ныне сподобились…
– Ч-черт! Давай сюда шпагу, сам убирайся.
Архаров вспомнил-таки, что это за крест.
Наследник Павел Петрович стал после покойного отца гроссмейстером ордена святой Анны и отнесся к сему званию весьма своеобразно. Он сделал из орденского креста (не звезды, ее кому попало не дашь) знак отличия для тех, кого полагал преданными слугами и чуть ли не сердечными друзьями. Но, ведя нешуточную войну с матерью, войну, в которой она, кстати, и не участвовала, Павел Петрович до того додумался, что награда из его рук сулит получившему немилость государыни. Благородство души подсказало ему выход: награждать тайно. Так он и изобрел крест, который посредством винта крепится на сабельном или шпажном эфесе, чтобы его легко было прикрыть рукой.
Но коли так – следует звать Шварца!
Немец отсиживался в подвале – чуял свою косвенную вину в том, как дураки-налетчики испортили беседу Архарова с Каином. Наверх он выбрался очень неохотно.
– Карл Иванович, а ведь ты прав оказался, – сразу сказал ему Архаров. – Голштинский след – вот что это такое!
Шварц взял в обе руки шпагу и выслушал все, что обер-полицмейстер вспомнил про анненский крест.
– Заговор, – подумав, произнес он. – Заговор, сударь, в кой вовлечен, статочно, сам наследник- цесаревич. Голштинцы, пересидев пору его отрочества и дождавшись его возмужания, хотят сделать его
