языков не распускали, и предупредим.
«Указ о неболтании лишнего» возник по особому случаю. Когда Екатерина Алексеевна сделалась самовластной русской царицей, тут же обнаружилась ее связь с Григорием Орловым. Против самой связи с красавцем никто бы и не возражал – вон государыня покойная Елизавета жила же с Андреем Разумовским, как жена с мужем, и было ладно. Но Орловы вздумали возвыситься еще круче, еще бесподобнее, а для того – повенчать Екатерину с Григорием. Шуму вокруг той затеи сделалось много, а в итоге сплетникам удалось рассердить молодую царицу. Указ был написан яростно – люди развращенных нравов и мыслей, которые суют свой нос в дела, до них не принадлежащие, прямо именовались слабоумными, а их умствования – непристойными. После чего он не раз обновлялся, а за нарушителямии гонялись полиция.
– Как прикажешь, Михайла Никитич, – сказал Архаров. – Пошлем людей читать его на торгах.
– Есть у тебя голосистые?
– Есть, да мало. И те носятся, как ошпаренные. Которые в рядах, которые в кабаках, а которые и в банях ведут наблюдение…
– Мало, – повторил князь. – Побьют когда-нибудь твоих архаровцев, помяни мое слово, что делать будем?
– Этих так запросто не побьешь, – возразил Архаров и, подойдя, наклонился над планом Москвы. – А вот не надо было осенью отпускать семь полков в Казань, ваше сиятельство…
Продолжения этой мудрой мысли князь Волконский ждал довольно долго. Архаров увлекся картой.
Ое странствовал взглядом по нарисованным улицам, поворачивал голову то так, то этак, чтобы прочитать названия, потому что буквы следовали изгибам и поворотам; он тут же вдруг принялся сравнивать расстояния, потом потерял Большую Никитскую улицу и долго ее искал; словом, дал волю своему любопытству и несколько минут резвился, как дитя. Потом обвел пальцем ту же дугу, что и князь. И другую дугу – гораздо длиннее.
– Когда еще ваше сиятельство полков у государыни допросится… – сказал он. – А в Москве прорва народу, которому можно бы дать оружие…
– Сам же ты, сударь, фабричных боишься, – напомнил князь.
– В Москве довольно дворян…
– Вертопрахов и петиметров, на манер бездельника Кирилы Вельяминова!
– Есть и армейцы в отставке, есть чиновники.
Князь также склонился над картой, так что Саша, не отходивший от дверей, видел два зада в растопыренных полах кафтанов, один поуже, княжеский, другой зато пошире…
– А есть и сенаторы, – произнес вдруг князь.
Архаров тут же вспомнил бодрого и жизнерадостного Гаврилу Павловича Захарова.
– Иные даже в здравом рассудке, – подсказал он. – Так пусть уж послужат напоследок отечеству, что ли?
Князь задумчиво чертил пальцем по карте, деля Москву вдоль и поперек на угловатые фигуры.
– Вот, – он обвел Китай-город вместе с Зарядьем. – Не так чтоб много, а в самый раз. Поставить над каждой таковой частью по сенатору и обязать их составить списки дворян и верных им дворовых людей, кои должны быть вооружены… Продержимся, коли что, пока полки не подойдут?
Саша оперся плечом о косяк – незаметно так оперся, устав стоять и ждать. Вдруг дверь распахнулась, прижав его к стене, на пороге встал было лакей и тут же пропал – его оттолкнул входящий в кабинет курьер.
– Ваше сиятельство, злодей взял Казань!
– Господи Иисусе! – воскликнул, выпрямляясь, князь. – Николай Петрович!
– Так ведь мы это предвидели, – сказал Архаров. – К этому-то и шло.
– Давай эстафету, – князь протянул руку и взял большие конверты с печатями.
Обер-полицмейстер задумчиво глядел, как князь, щурясь, читает бумаги.
– Поеду я, Михайла Никитич, – сказал он. – Дел превеликое множество.
– Про староверов не забудь, – напомнил Волконский.
– Ваше сиятельство, сколько людей через Лубянку прошло – брехать брешут, а ни одной серьезной улики против староверов нет. Коли будет – доложу. Но мои люди и за ними приглядывают.
– Ступай, сударь. Господь с тобой.
Князь взял бумаги в левую руку, правой перекрестил Архарова крошечным крестом, как если бы желал благословить лишь его лицо. Архаров понимал, что следует сказать градоначальнику нечто утешительное, но никак не находил подходящих слов.
Пришлось обойтись.
– Пошли, Сашка, – сказал он секретарю, оба поклонились и вышли.
Тут же к ним устремилась княгиня Елизавета Васильевна.
– Неужто правда? – спросила она взволнованно.
– Да, бунтовщики взяли Казань, сударыня, – сдержанно отвечал обер-полицмейстер, очень не любивший бесед с трепещущими дамами.
– Я Анюту в Санкт-Петербург отправлю, тут я его послушаюсь, но сама и с места не сдвинусь, – объявила княгиня. – Пусть хоть плеткой из дому гонит – не уеду… О Господи, что там еще такое?
Она быстрее иной молоденькой поспешила к лестнице – и протрещали по ступенькам ее невысокие каблучки. Там ворвался кто-то перепуганный и недовольный разом, Архаров слышал, как княгиня, выставив крикуна, распоряжалась впредь незнакомцев, хоть бы и дворянского звания, в дом, а тем более к его сиятельству не пускать. И вдруг он позавидовал Волконскому – у Волконского была женщина, желающая подставить свое атласно-кружевное плечико под его нелегкую ношу, женщина, родившая ему детей, любившая его молодым офицером и не прекращающая любить по сей день… а Архарову где бы взять такую?..
На Лубянке обер-полицмейстер, послав Сашу с бумагами в канцелярию, направился было в кабинет, но его задержал Тимофей.
– Ваша милость, народ шумит – хлеба не хватает.
– Я бы удивился, когда б хватало, – отвечал Архаров. – Где, когда шумели? Велика ли толпа? Продиктуй Сашке, я подпишу, отправь к его сиятельству. Подвоз муки налаживать – не полицейское дело. Где эта драматическая чучела?
– Пробовали посадить в канцелярии – работать мешает, от его хвастовства уж уши вянут, старинушка наш не выдержал – я, говорит, при трех государынях трудился, имейте хоть к старости моей почтение! Ну, мы вывели…
– И куда?
– В подвал к Карлу Ивановичу определили было на постой. И Боже упаси, ваша милость, Карл Иванович поглядел на него и тоже: ведите, говорит, прочь, он мне подручных испортит. Они, говорит, у меня без затей, я их от всяческого разврата берегу.
Тимофей докладывал, как ему всегда позволялось, обстоятельно, и при этом явно баловался, говоря медленнее и весомее, чем следовало бы, баловство было в прищуре глаз, и хотя обстоятельства к шуткам не располагали, Архаров не возражал – он даже покивал, безмолвно соглашаясь с немцем.
– И где же наш вертопрах?
– Простите, ваша милость, а только кроме как в кабинет сажать было некуда. Там при нем Клаварош сидит, письмо на французский перекладывает, так что вреда от него не будет…
Архаров, не дослушав, повернулся и пошел к кабинету.
Там навстречу ему поднялся со стула недовольный и готовый разразиться гневной речью Александр Петрович Сумароков. Был он на сей раз в приличном дворянском кафтане и при ненаглядной своей анненской звезде.
– Простите, что заставил вас ждать, сударь, – сказал Архаров, проходя к своему креслу – огромному, тяжелому, с трудом передвигаемому, зато украшенному позолоченной резьбой. – Ступай, мусью.
– К чему сии извинения? Хватают – кого? Величайшего из драматургов российских хватают в доме его, увозят с позором в полицейском экипаже! Влекут – куда? Как только все фурии не вырвались из ада, дабы зреть мое унижение? В полицейскую контору!
– Садитесь, сударь, – предложил Архаров и уселся сам – плотно, увесисто, всем видом показывая, что
