– Про здоровье, Михайла Иванович, не спрашиваю, – начал гость, – поскольку ты сейчас поедешь со мной живой или мертвый. Я и по глазам уж вижу, что от князюшки вестей не было. Ну так вот – вели, чтобы тебя одели, причесали, надушили. Я коли сказал, что помогу – так буду за тебя горой стоять, Михайла Иваныч… За углом ждет экипаж. Собирайся – в Лефортово поедем!
– Сегодня? – спросил взволнованный Мишель.
– Сегодня, известно. А кабы не я – так бы ты и прохлаждался в постели. Поедем, тебе еще придется с вашим немецкие генералом встретиться.
– Генерал наш во всем с князем согласен.
– А ты потолкуй с ним, потолкуй… Он как раз из каких-то своих странствий вернуться должен. Ездил по вашим с князюшкой делам, привел двух молодцов – таким детинам бы землю пахать или плоты гонять, а барин их из крестьян в лицедеи произвел. Уж не знаю, выкупил он их, или так с барином сговорился. Оба уж в Лефортове, с товарищами пиесу разучивают, мне доложили. Там уж и холстину повесили, которая на сцене место обозначает – сыскали на чердаке отменный вид с каменной крепостью под флагами, и намалевано, как пушечные ядра летят. Пыль и паутина всюду убраны, в партере кресла стоят, я сам видал. Сегодня к вечеру все и поспеет.
– А как… – начал было Мишель, да осекся.
– Все как задумано, – сказал Иван Иванович. – Ни в чем промашки не вышло.
– И в обители?
– И в обители. Славно князюшка потрудился, лошадок запряг, а теперь пора тебе, Михайла Иваныч, вожжи в ручки брать.
– А его?..
– Найдется где запереть. Мои люди за ним присматривают. Так что, когда комедии этой конец настанет, на подмостки выйдешь ты, Михайла Иваныч, и растолкуешь почтенной публике про государя Петра Федоровича и про государыню-самозванку, что престол захватила. И тут же… ну да ты меня понял, – Иван Иванович стрельнул глазами в Терезу.
– А ты-то чего хочешь? – спросил Мишель.
– Я многого хочу. Как этот Петр Федорович в Москву въедет да как ваш генерал, с ним облобызавшись, ему подсказывать, кого казнить, кого миловать, тут ты, Михайла Иваныч, и обо мне доложишь. Главное же ты запомни теперь – пусть мне обер-полицмейстера выдадут. Я его знаю, он да князь Волконский до последнего Кремль удерживать будут, тут-то они и попадутся… Э?..
– А с генералом ты сговоришься, Иван Иванович? – ядовито спросил Мишель. – Они-то с князем все ловко придумали, князь женится на девице Пуховой, генерал наш у государя будет в фаворе, свой человек, а я…
– А ты, Михайла Иванович, скажи генералу: ты-де не хуже князя жениться можешь, а, статочно, и лучше – ты моложе.
– Не выйдет, – подумав, сказал Мишель. – Она за меня не пойдет.
– Да кто ее спрашивать станет? Родной батюшка велит – так и за черта с рогами пойдет. Э?
– Иван Иванович!
– Аюшки?
Катиш вздрогнула – так неприятно засмеялся Иван Иванович, это бесовское «хе-хе-хе» вызвало у нее настоящий озноб, это в середине лета-то, да и у Терезы тоже.
Плохо было не то, что засмеялся гость, плохо было, что и Мишель ответил ему смехом: они прекрасно поняли друг друга.
Тереза, присутствуя при беседе, очень беспокоилась – каков бы ни был Мишель, неприятностей ему она не желала. И когда зазвучал этот смех, объединяющий молодого графа и старого пройдоху, она решила вмешаться.
– Сударь, господин Ховрин еще недостаточно здоров, он болен, он не может выходить, – сказала по- русски Тереза.
– Да сколько ж можно дома-то сидеть? – спросил Иван Иванович. – Да и деньце-то ух какое важное! Ты сама, сударыня, с ним поедешь и все своими глазами увидишь. Помяни мое слово – махатель твой от этого лишь поздоровеет! Чего тут ерепениться? Ересливому да капостливому и свято дело не в честь. Так, сударыня, и ехать надо.
Тереза повернулась к Катиш, всем видом показывая: многого в речи Ивана Иваныча не поняла.
– Бояться нечего, сударыня, – по-французски заговорила Катиш. – В доме воздух плохой… (тут она вставила по-русски слово «спертый»). Больному полезно выезжать, дышать, кататься. Пожилой господин правильно говорит. Господин Мишель не может выздороветь, если будет сидеть дома. Я помогу одеть господина!
– Но во что одеть? Если он едет с визитом, нужно хорошее платье… – сопротивлялась Тереза.
– Да что платье? – Катиш, ища помощи Ивана Ивановича, перешла на русский язык. – Вон он в кафтане приехал – чем плох кафтан? Я почищу, за новой рубашкой в лавку сбегаю, за чулками…
– Умница, девушка! – похвалил тот. – Ты, Михайла Иваныч, в залог дружества подарочек прими – я ведь как знал, что у тебя кафтана богатого здесь нет, с купцом сговорился. В экипаже у меня два лежат, один побольше, другой поменьше. Беги, умница, в Черкасском карета стоит, два гнедых в запряжке, кучер в синем кафтане. Скажи – Иван Иваныч-де послал. Принеси узелок, душенька, пошли тебе Богородица славного женишка. Сам бы к тебе посватался, так ведь откажешь!
Катиш, пока Тереза не догадалась ее удержать, выскочила из спальни.
Когда она вернулась с узлом, Мишель уже стоял обутый, притопывая и морщась – он отвык от узких туфель. Иван Иванович уговаривал Терезу ехать – пусть сама убедится, что красавчик безопасен от сквозняков, крепких напитков и бойких вдовушек.
Наконец Мишель и Тереза спустились вниз.
Иван Иванович несколько задержался.
– Слушай, девка, – строго сказал он Катиш. – Собери свое добро да и беги отсюда дня на два, на три. Поняла? За мебелями своими потом явишься. Коли не послушаешь – пеняй на себя. А я тебя и на дне морском достану.
С тем он, не прощаясь, поспешил следом за Мишелем и Терезой, вскочил в карету – только его и видели…
Тереза, в красивой наколке поверх кое-как убранных волос, в шелковой накидке, спереди завязанной на два банта, но почти не нарумяненная и не напудренная, сидела рядом с Мишелем, а Иван Иванович сидел напротив. Экипаж катил по незнакомым ей улицам, а Иван Иванович развлекал Мишеля беседой. И Терезе вновь приходилось бороться со своим взглядом на обстоятельства: та Тереза, что уже летела во Францию, спрашивала у той, что сидит в экипаже, для чего все это, и совершенно невинное сожительство с вернувшимся Мишелем, и поездка в Лефортово, и Тереза-путешественница была настоящей, Тереза же, вдруг оставшаяся в Москве, – большой нарядной куклой, которую поместили в экипаж и везут неведомо куда. Или же спящим телом, неспособным сделать усилие, чтобы закричать и проснуться.
– А вот уж и Яуза, – сказал бодрый Иван Иванович. – Мы театр минуем, далее проедем, туда, где квартирует ваш драгоценный генерал, дай ему Боже здоровьица. Столько странствовать, как он в эту зиму, и с такими скверными людишками встречаться, и живу остаться – это особое небесное покровительство требуется. И ведь встречался он с самозванцем, непременно встречался, я немцев знаю – они господа без затей, наметят себе некую цель и преспокойно к ней движутся…
Экипаж меж тем ехал заброшенным парком, и в окно были видны то остовы старых оранжерей, то белые фигуры древних богов и нимф, то столбы беседок, крыши коих давно рухнули, то причудливые берега фигурных прудов. Наконец кони встали.
– Ну, сударь мой, Михайла Иваныч, приготовьтесь, беседа будет нелегкая, – сказал Иван Иванович. – Генерал наш зол на вас неимоверно, его князюшка настроил. Вам же следует одно ему толковать – что о князе он может более не беспокоиться, что князя, может статься, сыщут, когда пруды будут спускать и чистить, а может, и вовсе никогда, Господь милостив, и такое случается… Идите, Михайла Иваныч, идите, князь вам более не нужен, а генерал-то как раз и нужен, ведь без него вас господин Пугачев и слушать не станет…
Мишель, выйдя из экипажа, постоял несколько, держась за дверцу, свежий воздух был для него уже
