противоестествен, и Тереза, взяв его под руку, раз или два удержала, когда он делал стремительные и головокружительные первые шаги. Но потом походка наладилась, и Иван Иванович повел по аллее к домику, невзрачному домику в два жилья, и Тереза даже удивилась – как нетерпелив Мишель…
Показалось было ей прежнее – словно не сама она идет, а некая сила несет куда-то ее спящее тело, заставляя для видимости перебирать ногами, а душа ее напрасно возражает и, пребывая в оцепенении, пытается проснуться. Странная мысль, мысль из давнего времени, достойная чумного года, образовалась вдруг – ведь так же идут, пожалуй, на эшафот, понимая, что впереди погибель, но не в силах прекратить это движение тела, этот равномерный шаг, это стремление плоти следовать приказанию.
Вдруг она поняла – нечто похожее происходит и с Мишелем. Он тоже видит в этой странной поездке какую-то глубоко скрытую фальшь, но его тащит вперед по заросшей дорожке не приказ, а некая слепая блажь, ослушаться которой он не в силах.
Навстречу вышел пожилой человек в старом пехотном мундире, поклонился.
– Что он? – спросил Иван Иванович. – Угомонился?
– Ругаться изволит, ваше сиятельство… – начал было человек, да осекся.
– Молчи, дурак, – беззлобно сказал Иван Иванович. – Входите, сударыня, входите, сударь, простите, что тут нечисто. Он наверху, в горнице, там для него все устроено, мои людишки постарались. Ступайте же к нему оба.
И тут Тереза проснулась.
– Я не пойду! – воскликнула она и потянула Мишеля за руку – прочь отсюда, прочь от этого низкого крыльца, от облупившейся двери, от десятилетиями не мытых окон.
– Не кобенься, сударыня. Не то тебе же хуже будет, – ласково произнес Иван Иванович. – Государь-то новый, поди, не пожелает, чтобы ему заведомый карточный шулер служил. Я поглядел на вексельки-то, кому даны да когда подписаны. А про то, как обер-полицмейстер в Кожевниках французских шулеров ловил, и до нас в Санкт-Петербурге вести дошли. Ступай в дом да гляди, чтобы кавалеры меж собой договорились!
Голос был таков, что даже мысли об ослушании возникнуть не могло.
– Какого черта?! – вдруг возмутился и Мишель. – Ты, сударь, не забывай, с кем говоришь! Я граф Ховрин!
– А я – знаешь ли, кто я?.. – шепотом спроси Иван Иванович. – Ага-а… Ну?.. Догадался ли?..
И вдруг закричал:
– Трекай ховренят на хаз!
Это было столь неожиданно, что Тереза, имея возможность оттолкнуть Ивана Ивановича и убежать, окаменела.
Из-за угла выскочил детина в одной рубахе, удержал рванувшегося было прочь Мишеля и ловко выхватил висевшую у него на поясе дворянскую шпагу. А человек в грязном солдатском мундире вдруг нанес графу Ховрину удар, да такой, что Мишель кубарем полетел в распахнутую дверь. Следом Иван Иванович без всякой галантности впихнул Терезу. Дверь захлопнулась. И более того – в комнате, где оказались Тереза и Мишель, вдруг стало темнеть. Это незримые сообщники Ивана Ивановича закрыли ставни обоих окон поочередно. И раздался стук – поверх ставней окна забивали заранее приготовленными досками. Остались лишь две узкие продольные щели – они давали довольно света, чтобы видеть друг друга.
– Боже мой! Боже мой! – закричала Тереза, бросаясь на дверь и стуча обоими кулаками. – Мишель! Они нас заперли!
Мишель сел на полу, держась за щеку. Потом сунул палец в рот, что-то там ощупал, вынул палец окровавленным. И выругался совершенно недостойным графа образом.
– Мишель, я говорила, нам нельзя было сюда ехать, это разбойник, он хочет убить вас!
– Хотел бы – так и убил бы, – отвечал Мишель по-русски, – что я, разбойников не видал? Видал, да еще каких! Ох, что за мужики были у меня на Виноградном острове – голодные, злые, крови не боялись! Чертовы драгуны… Не вопи, дура, будем выбираться…
Но Иван Иванович очень хорошо подготовил дом к приезду графа Ховрина и его подруги. Попасть во второе жилье не удалось, лестница оказалась забита всякой дрянью. Тереза разбила оконное стекло, но выставить ставни оказалось нечем. Дверь же и подавно…
– Ну что же, будем сидеть и ждать избавления, – сказал, очень быстро умаявшись, Мишель. – Для чего-то же мы этому мазурику нужны.
– Надо кричать, – решила Тереза. – Нас услышат…
– Кто тебя здесь услышит? Местность пустынная… А коли кто и забредет, подумает – мерещится, нечистая сила разгулялась.
Тереза принялась ходить по небольшой комнате, которая более всего напоминала сени – несколько сломанных стульев, большая печь, какая-то каморка без окна сбоку… В домике уже давно никто не жил, деревянный пол прогнил, лестничные перила частично были выломаны, слой пыли на подоконниках тоже о многом свидетельствовал.
Мишель перебрался на стул.
– О, дьявол! – сказал он по-французски. – Чего ему нужно, этому мерзавцу?
– У него остались твои векселя! – вспомнила Тереза.
– Это значит, что меня, по крайней мере, он убивать не станет – иначе он не получит денег…
Тереза подошла к лестнице и попробовала сдвинуть с места загромоздивший ее шкаф. Его, очевидно, спускали сверху и убедились, что он застрял основательно. Тогда она выломала балясину и попыталась, действуя ею, как рычагом, отжать ставни. Тут тоже ничего не вышло.
– Остается ждать, любовь моя, – сказал Мишель. – Если бы я хоть мог понять, для чего этот обман! Я не вижу в нем смысла…
– Но он привез нас, куда обещал, в Лефортово, ты сам это видел. Для чего ему везти нас в Лефортово?
– А для того, что тут можно спрятать в парке кавалерийский полк – и никто о нем не догадается. Тем более, что именно тут… Да не ходи, присядь, я боюсь, что ждать нам придется долго.
– Нет, я справлюсь с этим окном, – отвечала Тереза.
Она призвала бы Мишеля на помощь, но его затянувшаяся болезнь все еще не позволяла ей относиться к любовнику как к взрослому и способному хоть за что-то нести ответственность мужчине. Выломав осколок стекла, она стала скрести им по ставню, пытаясь расширить щель. Мишель посмотрел на часы и заметил, что будет крайне удивлен, если у нее на четверть вершка уйдет менее двух часов. И он оказался прав – Тереза взмокла, дело же почти не продвигалось. Наконец она села с ним рядом, глядя на свои покрасневшие от работы руки – крупные сильные руки, способные играть на клавикордах по три-четыре часа, беря аккорды любой сложности, но сейчас совершенно бессильные.
Говорить с Мишелем она не хотела. И даже догадывалась, почему молчит он. Мишель полагал, будто сможет договориться со злокозненным Иваном Ивановичем, и берег силы, а также – уж это она ощутила всем телом! – все более отдалялся от своей подруги, хотя даже не двинулся с места. Возможно, даже прощался с подругой, – если удастся прийти к какому-то соглашению с Иваном Ивановичем, вряд ли обоим нужна будет свидетельница этого соглашения, ибо дело, затеянное Мишелем, достаточно опасно…
Отдохнув, Тереза опять взялась за работу. Она упрямо скоблила ставень, отделяя тонкие короткие стружки, и от этого ей делалось как-то легче. Наконец она захотела есть. Говорить об этом Мишелю было бесполезно – он не менее нее проголодался.
– Как глупо, – пробормотал Мишель, – дьявол, как все глупо… Послушай, любовь моя! Коли князь его держал наготове и сразу же подослал – то мы уж не спасемся! Вот откуда он мог все знать! От самого князя! Я ему более не нужен, я ни на что не годен! Мой отряд погиб, я едва держусь на ногах! Ты поняла, любовь моя?! Генерал ему надобен, а я не надобен! И он все задумал давно – когда выставил меня из дома своего! Ложь, ложь – он нарочно впустил в мои комнаты эту дуру Пухову! Все подстроено! Мало ли, что она видела меня в Кожевниках? Она и его там видела! Трудно ли было солгать?!
Тереза продолжала трудиться. Щель стала шире на полпальца, но балясина туда бы не пролезла. Мишель, видя, что она даже не глядит в его сторону, замолчал.
А Тереза вспомнила вдруг ховринский особняк и музыку. Тогда она была готова умереть – а теперь борется за жизнь, отчего такая перемена в мыслях и в душе? Оттого ли, что рядом с ней – возлюбленный,
