– Нет, сударь, да и что за время для прелестниц? Право, тороплюсь! Мне еще за тетушкой ехать, велела себя сопровождать. Она не любит, коли я манкирую.
– Или же вам не угодно со мной несколько минут побеседовать, – тут Архаров сам подтащил поближе тяжелое кресло и уселся напротив растерявшегося петиметра. – Тучков, выставь-ка мне этих шалопаев за дверь.
Левушка, прекрасно помнивший все шалости Вельяминова, с особым удовольствием выставил и волосочеса, и камердинера: довольно было сделать к ним два шага с известным замахом кулака, который он позаимствовал у Архарова.
– Да что вы, сударь! Я все помню, мой мемуар не надобно освежать столь имделикатно… Клянусь честью, меня уж тетушка ждет! Мы званы в собрание, и я ее сопровождать обязан, да к тому же и инвитасьон прислан ею мне…
– Коли потребуется, я сам с тобой, сударь, поеду к госпоже Хворостининой. А что за инвитасьон? – Архаров покосился на Левушку. Слово было вроде знакомое, но забытое.
– Пригласили его куда-то, – сказал, подходя, Левушка и продолжал, плетя в воздухе руками узоры и придав голосу томность: – Я, сударь, от тебя падаю! До того ты неважен и развязан в уме. Ты уморил меня, и это ничуть не славно. Напрасно полагаешь, будто мы темны в свете. У тебя у самого-то от твоих шалостей еще не сделались ваперы и теснота в голове?
– Ого! – только и мог вымолвить Архаров.
Недоросль сперва разинул рот, затем лишь кивал, соглашаясь с каждым высказыванием Левушки лишь потому, что это были словечки из наречия вертопрахов и вертопрашек, – смысл же был для него весьма не комплиментарен.
– Ну так куда ж ты, сударь, с тетушкой своей собрался? – повторил свой вопрос обер-полицмейстер. – Отвечай не кобенясь.
– Домашний спектакль смотреть, – уныло отвечал Вельяминов. – И без того все лето сижу в этой Москве при тетушке, словно монах какой, ни тебе собрания, ни маскарада… раз в кои веки на театре модную пиесу ставят, так и туда не попаду!..
– А что за пиеса?
– Сумарокова сочинение. Сказывали, отменная слезливая трагедия, да мне теперь хоть трагедию – я и тому рад! – признался Вельяминов, видя, что Архаров вроде бы не расположен возмущаться или читать нотации. – Может, после хоть дивертисмент покажут, с пением? Так, ваша милость, Николай Петрович, отпустите, ради Бога! Мне же за тетушкой ехать, она браниться станет!
– Тоже, поди, до театра охотница? – полюбопытствовал Архаров.
– До слухов она беспримерная охотница, – честно признался недоросль. – Донесла ей какая-то подлая баба, что я будто бы пьяный был третьего дня домой привезен без памяти… До теперь-то и напиться негде, все сидят по домам, никаких развлечений, ни собраний, ни концерта домашнего! А тетушке охота с кузинами повидаться, они тоже званы, она ведь редко выезжает…
– И в котором же часу следует вам быть в Лефортове? – вполне дружелюбно осведомился Архаров. Хотя Лефортово пока еще не упоминалось…
Недоросль повернулся, чтобы разглядеть стоящие за его спиной большие часы.
– Не трудись, сударь, – сказал Левушка. – Они встали. Восемь кажут без четверти, а утра или вечера – сам изволь решать.
– Кель дьябль! – заорал Вельяминов, вскакивая. – Терешка, пьяное рыло, завести забыл!
Архаров неторопливо добыл карманные часы.
– И четырех пополудни еще нет, – сказал он.
– Так в пять начинают!
– Когда же в такую рань начинали? – удивился Левушка.
– Да по мне – хоть спозаранку! – едва не плача, отвечал Вельяминов. – В кои-то веки дистраксьон, приличное собрание, именной инвитасьон, бомонд, все модные женщины, а я?..
– Не смею мешать, господин Вельяминов, – произнес Архаров, вставая. – Собирайтесь поскорее. В иной раз встретимся. Идем, Тучков. Пусть не треплют языками по Москве, будто бы обер-полицмейстер зверь и моветонная харя.
– Честь имею, сударь, – тут же адресовался Левушка к Вельяминову и, пропустив Архарова в дверь, выскочил из комнаты.
– Идем скорее, – тихо приказал обер-полицмейстер. – И молчи, Христа ради…
Заговорить Левушке было позволено уже в карете.
– Держи, спрячь, – велел Архаров, добывая из карманов на стене пистолеты. – А я эти возьму… Тяжелые, как бы карманов не прорвали… Сашка, доставай бумагу, чернильницу, пиши так… «Карл Иванович, всех, кто обретается в конторе, собери и отправь наискорейше в Лефортово, к Оперному дому, и пусть бы окружили оный и брали приступом, коли потребуется…» Знак, знак! Тучков, какой мы, в театре сидя, можем подать знак, окромя выстрела? Сашка, слушай. Мы с Тучковым будем в театре. Где, как – сам не ведаю. Вели кому-либо из наших шуров туда пробраться… Мать честная, Богородица лесная, сам же я всех услал в Сретенский монастырь!.. Пиши так: «И коли людей нет, послал бы своих из подвала…» И еще пиши: «И пусть пошлет в Сретенскую обитель, чтобы не отпускать драгун, а их тоже послать в Лефортово…»
– Николаша, ты умом повредился, – объявил Левушка.
– Вылезай из кареты, Тучков. Сашка, увидишь, что мы уезжаем, – тут же в контору! Чего Шварц спросит – разъясни на словах. Скажи ему – иного пути, чтобы этих подлецов прихватить на горячем, не вижу. Пусть окружают театр, это возможно, он в парке расположен, пусть сидят в кустах. Услышат стрельбу – тут же на приступ! Ну, с Богом! Стой! Когда придут – тоже бы знак дали, два выстрела разом…
Архаров и Левушка вышли из кареты и встали за углом, карета же укатила, и только Иван на запятках, обернувшись, разинул в недоумении рот.
– А вот и недорослев экипаж подают, – прошептал Архаров. – Тучков, за мной…
При необходимости он умел двигаться весьма быстро. Левушка же, прирожденный фехтовальщик, обладал не просто ловкостью, а неким чувством, позволяющим безмолвно взаимодействовать с товарищами. Именно потому и удалось одновременно оказаться справа и слева от сбегавшего с крыльца Вельяминова.
– Но, милостивые государи… – начал было недоросль.
– Полезай в экипаж, живо, – тихо приказал Архаров. – Сперва ты, Тучков…
Вельяминов опомниться не успел, как уж был вмят в заднее сиденье кареты, имея по бокам поручика Преображенского полка и московского обер-полицмейстера.
– И только пикни, – предупредил Тучков. – Я не погляжу, что ты беспримерный болванчик…
– Вели, чтобы сразу везли в Лефортово, – сказал Вельяминову обер-полицмейстер. – Объяснил бы мне кто-нибудь, с чего они всякого человека непременно зовут болванчиком.
– Хочешь, чтобы называли идолом? Это они с французского перекладывают, у французов «идол», «кумир», а по-русски можно сказать и «болван», опять же, «болванчик» – это ласкательно…
– Идол, – повторил Архаров. – Нет, нам с Сашкой такого слова пока не попадалось…
И подумал, что, занятый делами, давно уже не слушал на сон грядущих французских книжек. Какие уж книжки, когда Пугачев на носу?
– Какое Лефортово, меня ждет тетушка! – заголосил, опомнившись, недоросль. – Я обещался заехать за ней, вот и инвитасьон у меня…
Более он не сказал ничего – слева ему запечатала рот большим сбитым в клубок платком Левушкина рука, справа в бок сунулось пистолетное дуло.
– Тетушке твоей, сударь, для души полезнее будет сегодня дома посидеть, – объяснил Архаров. – В Лефортове для нее чересчур шумно будет…
Вельяминов замычал.
– Николаша, он о пудре беспокоится, – догадался Левушка. – Коли мы с него пудру стряхнем и смажем, он нам покажет кузькину мать.
– Коли будет вопить – вообще вымоем, – пригрозил обер-полицмейстер. – Слышишь, сударь? И не где попало, а в Неглинке искупаем. Вот ею как раз повеяло…
