перьями, застегнутого под подбородком. – А барин твой еще добавит!
– Батюшка, ваше сиятельство, мы первую сцену с Ксенией проходили, а потом мне еще сцену с Парменом пройти следовало, а с Ксенией вот Андрюшка Шуйский ролю твердил… – жалостно оправдывался человек.
– Андрюшка Шуйский! – повторил Горелов. – Господи, ну что за сволочь… Где Андрюшка?
К его ногам пал еще один странно одетый человек, также в кирасе и плаще, с мечом на широченной перевязи, но шлем его с высоко вздыбленными перьями был без короны.
– Батюшка, ваше сиятельство, не извольте гневаться, сыщут ее, сыщут, тут она, дура, где-то! Она ж спит и видит, как бы Ксению сыграть! По нужде вышла, ей-Богу, по нужде! – запричитал он, однако таким голосом, что покрыл закулисное пространство не хуже, чем голос хорошего дьякона покрывает, отражаясь от купола, пространство большого храма.
– Молчи ты, скотина! – прикрикнул на него князь. – Убью…
– А убьете – кто ж вам так Шуйского-князя сыграет? Ввек не найдете, чтобы ролю за четыре дня вытвердил, – возразил коленопреклоненный актер. – В нужнике сидит!
– Ну, Дунька… – прошептал Архаров.
– Какой, к черту, нужник? – князь, похоже, сделался невменяем.
Архарову уже не было до него дела.
– Ты мне дырку обещал, – напомнил он Левушке.
– Сударь… – начал было Вельяминов, но обер-полицмейстеру все еще было не до сатисфакций.
Там, где они стояли, было темно, однако не настолько, чтобы недоросль не разглядел поднесенный к своему носу архаровский кулак.
Левушка прижал палец к губам и исчез.
Аххарову доводилось бывать за кулисами, но еще в Санкт-Петербурге, он успел застать прекрасное время, когда государыня Елизавета Петровна перед спектаклями в дворцовом театре сама рассылала гонцов по вельможным зрителям с деликатнейшим вопросом: «спросить, не забыли ли они, что в сей назначенный день быть комедии». В бытность свою гвардейцем он вместе с приятелями навещал там знакомых кадетов, игравших в комедиях все роли, и мужские, и женские. И помнил еще, что человеку постороннему закулисный мир весьма опасен: вроде бы перед тобой высокая стенка шириной в аршин, но Боже упаси за нее заглядывать – как раз окажется, что твоя дурная башка торчит уже на сцене из-за древнегреческой колонны, радуя публику и непутем смеша актеров.
Поэтому обер-полицмейстер и не двигался с места, пока не возник Левушка, не взял его за рукав и не потащил за собой.
– Пошли, сударь, – шепнул Архаров недорослю. – Ужо выберемся из сего вертепа – будет тебе сатисфакция.
Оказалось, в двух шагах были какие-то изрядно пыльные драпировки. Левушка раздвинул их и пропустил Архарова к образовавшейся узкой щели. Они оказались в полной темноте, но зал обер- полицмейстеру был виден прекрасно.
Как он и ожидал, в ложах сидели московские бояре – языкастые старухи, сановные и всем светом недовольные старики. Он уже мог бы назвать их поименно – мужчин по крайней мере, потому что дамы, собравшись в театр, замазали свои морщины белилами до лаковой гладкости и стали неузнаваемы даже вблизи.
В креслах же Архаров обнаружил довольно молодую публику мужского пола – иной был в мундире, иной – в простом кафтане. Этих он припомнить не мог.
– Глянь-ка, Тучков, что за господинчики?
– Черт их знает… Николаша, вон, вон, справа – Куракина… Ишь ты, сколько их съехалось…
– Ага…
– Шварца, жаль, с собой не взяли, то-то бы повеселился… Сделал бы пальцем вот этак и произнес: сии есть обиженные армейские поручики…
– Николаша, точно – армейцы, Московский легион… шнуры черно-желтые, видишь?..
– Стало быть, тут в зале одних лишь староверов недостает…
– Ты о чем?
– Шварц четыре вражьих колонны называл – бояре, поручики обиженные, фабричные да староверы.
– Фабричных тут нет.
– Ты почем знаешь? А староверов нет точно – им о театре и думать-то – смертный грех. Им все грех – и музыку слушать, и волосы пудрить… Ч-черт!..
– Николаша!.. – зашипел Левушка.
– Недоросль где?
Вельяминова поблизости не было. Очевидно, понял, что сатисфакции тут не дождешься, да и вспомнил, что пребывает в плену…
– Вот петиметр чертов!..
– Николаша, ч-ш-ш-ш…..
Вельяминов от обиды мог рассказать князю Горелову, кто засел за театральными декорациями. А коли вспомнить, что в театре полно вооруженных мужчин… ох…
Горелову, затеявшему опасную игру, возбужденному до крайности, ничего не стоит сорваться, отдать приказ – и вылавливай потом полиция в Яузе тело полковника Архарова, и при нем – тело поручика Тучкова.
Левушка завертелся, выглядывая в какие-то щели, пока Архаров не схватил его за руку.
– Ты слышал? – спросил обер-полицмейстер. – Вот, еще.
Где-то очень далеко стреляли.
– Черт знает что, – прошептал Левушка. – Наши, что ли?
– Нет, наш знак – сдвоенный выстрел. Мне это не нравится…
Левушка спохватился первым.
– Сюда, сюда… – шептал он, затаскивая друга в какую-то узкую и мрачную щель. – Здесь не сышут…
Архаров протиснулся лишь потому, что стена справа оказалась натянутой холстиной.
– Начинаем! – совсем рядом негромко сказал князь Горелов-копыто. – Начинаем. Ну, Господи благослови…
Раздались три удара палкой в пол – как издавна водилось на театре в подражание французской Комеди Франсез. Публика сей сигнал превосходно знала и изготовилась глядеть и слушать.
– Это как же? – удивился Левушка. – Они хотят играть – а Ксения где же? Без Ксении?..
– Молчи…
За холстиной раздались шаги – двое мужчин шли друг другу навстречу. И в полной тишине они заговорили стихами.
Архаров сумароковской трагедии не читал. Он ее даже толком не слушал, положившись сперва на Сашу, потом на Левушку. Потому он и не заметил, что явные глупости были драматургом убраны, Самозванец Димитрий в беседе с приятелем своим Парменом уж не честил сам себя злодеем, варваром и кровопийцей. Но тем заметнее стали те слова, что намекали на сходство с самозванкой на российском троне.
– Российский я народ с престола презираю и власть тиранскую неволей простираю! – царственно гудел актер, десять минут назад валявшийся в ногах у Горелова. – Возможно ли добром мне править в той стране, котора, видит Бог, всего противней мне?
Публика зааплодировала, господа в креслах застучали об пол каблуками.
– Ах ты скотина… – прямо в архаровское ухо прошептал возмущенный Левушка.
Пармен попытался как-то угомонить Димитрия, но нарвался на новость: тот преспокойно объявил, что собирается отравить свою законную супругу, а затем отнять у князя Георгия невесту его, Ксению, дочь боярина Шуйского.
– Так это что же? Они ее изловили? – Левушка был в совершеннейшем отчаянии.
Спектакль продолжался, Архаров слушал вполуха, и единственным ему утешением служила рукоять пистолета. Он положил себе держаться до последнего, но коли Горелов затеет какое-то скверное
