четыре ступеньки, и Вельяминов первым делом рухнул на них. Но не заорал, а зашипел.
Обер-полицмейстер вздернул его на ноги и бок о бок с ним поднялся на малую площадку, от коей начинался короткий черный коридор. Справа была стена, слева же – нечто наподобие высоченных ширм.
– Дальше куда? – спросил Архаров.
– Ради Бога, Николаша, стой и не двигайся, не то как раз выскочишь на сцену, – прошептал Левушка. – Заместо купидона… Пропусти-ка…
Он проскользнул вперед, прижимаясь спиной к стене, заглянул куда-то, повернулся к другу, прижал палец к губам – и беззвучно исчез.
– Куда ж тебя девать? – спросил недоросля Архаров. – Хоть бы чулан сыскать, запереть тебя, сударь, что ли…
– Что я вам плохого сделал, Николай Петрович? Я ж вам гнилого слова не сказал…
– Не сказал, так скажешь. Да и не мне.
– А коли я слово дам?
– Гнилое, что ли?
– Господин Архаров, я дворянин и шпагу ношу, – дрожащим голосом сообщил недоросль. – И слово свое держать обязан…
– Ты-то?
И тут на Архарова накатило. Он редко с кем-то говорил о своих подчиненных. Внутренняя жизнь Рязанского подворья не то чтобы скрывалась от света – а просто он полагал, что посторонним знать о ней следует поменее. Но, держа за ворот дорогого кафтана этого двадцатилетнего простодушного петиметра московской выделки, волей-неволей нюхая окружающие его ароматы, сладкие и навязчивые, обер- полицмейстер не выдержал.
– Тебя, сударь, коли помнишь, мои молодцы спасли. Они, сударь мой, колодники, и на каторгу лишь потому отправлены не были, что чума помешала. Так они слово держат, им я верю. Ты же и понятия такого не имеешь, чтобы сказать – да так же и поступить. Неоткуда в тебе быть понятию… И про дворянство-то свое ты лишь с перепугу вспомнил. Ты не русский дворянин, ты французская обезьяна.
Очевидно, и до Архарова кто-то потчевал недоросля такими кумплиманами – скорее всего, тетушка Хворостинина, любившая его неразумно и по-московски, без галантонностей, желавшая наставить на путь истинный. Архаров понял это по тому, как промолчал Вельяминов.
Тут появился Левушка и бесшумно подбежал к обер-полицмейстеру.
– Там Горелов бесится, – прошептал он. – Время начинать, актерку нигде сыскать не могут! Прямо в короне пропала!
– Ну, Дунька, ну, лихая девка, – только и мог вымолвить Архаров. – Тучков, напомнить не забудь – как кончится эта околесица, возьму ее на содержание, и экипаж ей будет, и все…
– Но, Николаша, Горелов там один.
– Как это – один?
– С ним челядь какая-то, у одного егерский патронташ – знаешь, на сорок патронов, еще у одного – пистолет на портупее. Никого из сообщников с ним как будто нет, ни Ховрина, ни еще кого дворянского звания, ни военного – не сидят же они в зале?
– Могут быть и в зале. Когда в трагедии до того дойдет, что пойдут самозванца бить, они в публике шум подымут и кричать станут.
– Так что же делаем? – спросил Левушка. – И насчет сего сударика – что изволишь приказать?
– Это утраж, милостивый государь, я не французская обезьяна! – вдруг объявил недоросль. – И могу требовать сатисфакции…
Левушка, безмерно взволнованный, зажал себе рот рукой – обстоятельства были не таковы, чтобы вслух хохотать, а он знал, что коли начнет – скоро не остановится.
– Коли он один, то мы, пожалуй, и арестовать бы сумасброда могли вдвоем, – не обращая внимания на Вельяминова, принялся рассуждать Архаров. – Но в таком действии толку мало, а ума и не бывало. Сообщники-то остаются. Их по меньшей мере двое – давний его дружок Ховрин да… да генерал, за которого актерка замуж собралась. И сдается мне, что это Брокдорф.
– Точно ли Брокдорф? – спросил Левушка. – Мало ли какой загадочный немец шатается по Москве и бунтует аптекарей?
– Он. Кто бы еще добрался до Павла Петровича и выманил у него за давние перед покойным батюшкой заслуги анненский крест на шпагу? Брокдорф, более некому… Суди сам – некий генерал на гореловские деньги снимает дом на Сретенке, живет там с актеркой, а потом некий дома сего житель вместе с Гореловым преследует девицу Пухову и теряет шпагу с крестом… Такое совпадение, Тучков. А Брокдорф – интриган известный. Он, похоже, всю сию интригу и сплел, и княжескую женитьбу на Пуховой тоже он выдумал, чтобы всех в один узел увязать и сторонников надежных получить.
– А и верно… – прошептал Левушка. – Но князь?.. Российский дворянин?..
– Горелов для наследника-цесаревича до сей поры пустое место, а Ховрин, сколь я разумею, к нему и соваться бы не стал. Им обоим без Брокдорфа было не обойтись… Но арестовывать его сейчас не с руки. Так что, брат Тучков, требуется иное… Требуется дать сему плоду созреть и свалиться с яблони…
– Почему с яблони? – тут же спросил Левушка.
– Ну, с груши, коли тебе угодно. Сейчас к Горелову соваться не станем, а подведи-ка ты меня к нему поближе…
– Милостивый государь, – опять вмешался недоросль, – я не французская обезьяна! И коли вам угодно со мной на шпагах переведаться…
– Мне сейчас станет угодно с тобой на кулаках переведаться, – буркнул Архаров. – Тучков, куда его девать?
– Когда ты его сюда притащил, моего совета не спрашивал, – отвечал Левушка. – А с чего он на тебя наскакивает?
– Его спроси.
– Мне угодно получить сатисфакцию, – встрял Вельяминов.
– Ты сперва хоть в армейском полку год отслужи. А там уж к приличным людям с сатисфакцией своей приставай, – отрезал Левушка. – Гвардейцы с кем попало, сударь, не дерутся. Идем, Архаров, мы к нему за драпировками подберемся. Может, догадаемся, куда он дружков своих подевал, коли они не в зале с публикой.
– Тучков, а ведь тут непременно должна быть дырка, чтобы на публику глядеть, – додумался обер- полицмейстер.
– Их тут много. Идем, да только тихо… и ни за что руками не хватайся… чуешь, чем тут пахнет?..
– Всякой дрянью, – немедленно отвечал Архаров.
– Они, сдается, роспись на стенках только сей ночью подновляли, краска еще не высохла. Изгадишь кафтан… да и ты, сударь, тоже…
Левушка, легкий и тонкий, похожий на ту самую рапиру, которой сказочный фехтовальщик, подняв ее над головой, отбивал струи дождя и остался сухим, скользнул вправо – и пропал. Архаров несколько удивился, обнаружив там узкую щель между черными драпировками, и последовал за другом, придерживая ткань растопыренными руками. Вельяминова он бросил на произвол судьбы, полагая, что недоросль никуда не денется – так по гроб дней своих и будет следовать за обер-полицмейстером с требованием сатисфакции.
Он оказался прав – Вельяминов безмолвно устремился за ним и даже налетел ему на спину, когда Архаров, удержанный Левушкой, неожиданно для себя самого, остановился.
Они стояли весьма удачно – в черной тени, перед ними же шепотом распоряжался человек, коего они видели сзади, но сомнений не имели – это был князь Горелов в парчевом кафтане золотисто-палевого цвета, в палевых штанах и камзоле, злой, как сам сатана, и готовый раздавать оплеухи кому попало, так что от него шарахались.
– Чертова девка! Гаврюшка, коли не сыщется – запорю! – говорил он стоящему перед ним на коленях человеку, одетому невоообразимо – в длинный красный кафтан с большой кирасой поверх оного, в горностаевую мантию весьма потрепанного вида, на голове же у человека была помесь короны и шлема с
