– Так ты сам был при том, как господин Архаров велел ему из Москвы убираться? – спросил Саша.
– Сам не сам, а как он из нашей черной души орехи вытряхал – знаю. И как его Клаварош по коридору вел – видел… – тут Федька задумался. – А ну-ка, где ты того итальянца оставил?
– На помосте, с тростями. Это ж, наверно, год учиться надо, чтобы так две трости на лбу держать…
– Пошли! Где тот помост?
Федькина тревога пока еще была Саше непонятна. Он повел помрачневшего товарища через толпу, сбился, но вывел к нужному месту. Федька ковылял за ним как только мог быстро – хотя и, наученный товарищами, перетянул ногу полосой холста, но ступать на нее было больно.
На помосте был уже другой штукарь – тешеншпилер в невероятном кафтане, желтом с какими-то оторочками и хвостами, он засунул в табакерку большой зеленый платок, скомкав его нещадно, покрутил табакерку так и сяк, а извлек из нее уже платок красный. Многие, увидев, сие, крестились, а один человек даже бросился наутек.
– Куда штукарь подевался, что трость на башке держал? – спросил Федька кого-то из зрителей.
– Вниз спустился, Под настилом, поди, – отвечал тот.
Помост был обит размалеванной холстиной. Федька, недолго думая, пропорол ее ножом и полез вовнутрь. Саша остался снаружи, придерживая край разреза.
В этом невеликом темном пространство хранилось имущество штукарей, тут они отдыхали, трудясь наверху попеременно. Свет попадал сюда сверху – на высоте человеческого роста были оставлены щели в вершок между холстиной и настилом. И между коробами со штукарским добром возились за полу два человека. Федька бы подумал, что любятся, да только оба, похоже, были мужиками.
Вдруг один из них вскрикнул, а другой вскочил на ноги с такой ловкостью, словно веса в нем не было вовсе.
Его лицо попало в полосу света.
– Сволочь, – сказал Федька, заступая ему дорогу. – Ну, держись!
Противник, видно, был грозен против безоружных – а Федька переложил в левую руку нож, туго сжал правый кулак и был бы молодец молодцом, кабы не нога.
Канзафаров приподнялся на локте. Он был ранен – но готов продолжать драку.
Штукарь отступил – и вдруг, подскочив, ухватился руками за какую-то жердину под самым настилом, подтянулся и, качнувшись, ловко закинул наверх ноги. Федька задрал голову, готовый к нападению с потолка, но штукарь опять куда-то мотнулся, соскочил довольно далеко и, пропоров холстину, исчез.
– Сашка! Беги за ним, Сашка! – заорал Федька. – Справа заходи!
Саша, видевший лихие маневры штукаря, исчез.
– Федя, помоги мне, – позвал Степан. – Он меня в плечо ткнул, жилу бы не перешиб.
Федька опустился рядом с ним на колено.
– Вот сукин сын! – сказал он сердито. – Прощайся, Степа, с кафтаном.
И, оттянув ткань, ловко отхватил разом рукав кафтана и рубахи, обнажил раненое правое плечо.
Среди прочего добра в карманах у архаровцев частенько лежала полоса холста, туго смотанная, на случай ран, и всякий из них умел наложить простую повязку. Федька нашел в канзафаровском кармане платок, не сказать чтоб очень чистый, свернул его, свел края раны, закрыл и сразу захлестнул холщевой полосой.
– Жилу, кажись, не перешиб. Кабы жилу – кровища бы хлестала. Как это ты с ним сразу схватился?
– Черт его знает! Я сказал лишь, что ему в Москве быть не велено, так чтоб тут же убирался, а он нож выхватил! Ну да и я не лыком шит – удар-то отбил, и мы сцепились… Он, подлец, верткий, как змея… Спасибо – ты вовремя подоспел…
Пока Степан говорил, Федька помог ему подняться и усадил на короб.
– Будь здесь, я за тобой наших пришлю, сиди тихо, – велел он. – Может, он за добром своим вернется… Ах, сукин сын, мало ему Абросимова…
– Так это… – начал было Канзафаров.
– Так он самый! Это он в елизаровском дома Абросимова заколол! Я его рожу сатанинскую сразу признал! Хоть он там без парика был, а тут – в парике! И раньше бы мне ту обезьяну вспомнить проклятую! А, вишь, он всем головы заморочил! На что пертовый маз хитер – и тот его отпустил!
– Точно ли он?
– Точно! Я его, как тебя, тогда видел! Сиди, я скоро!
И Федька, отдав Степану свой нож, заковылял к прорехе.
Он выбрался из-под помоста. На него не обратили внимания – наверху тешеншпилер, приняв протянутую из толпы по его просьбе круглую русскую шляпу, обещал напоить из нее вином хозяина, и мальчик, одетый в красный камзольчик и желтые штаны, держал наготове стакан.
– Кара фаре вот маршаре! Рекомадире! – на неизвестном языке возгласил тешеншпилер, перевернул шляпу – и из нее в стакан полилось красное вино. Публика завопила. Тешеншпилер подошел к самому краю помоста, присел на корточки и протянул стакан хозяину шляпы. Тут все притихли.
– Вот те крест, вино! – отпив, громко сообщил мужчина. – Да и какое! Ну, брат, ловок! Слезай, и мы тебя не хуже угостим!
Федьке уже было не до развлечений – а лишь бы скорее добраться до пирамид с жарким, где собирался быть Тимофей и уж во всяком случае были полицейские драгуны.
Кое-как отойдя от толпы, с трех сторон окружившей помост с тешеншпилером, он посмотрел по сторонам. Саши нигде не заметил. Это значило, что Коробову удалось найти штукаря и пойти за ним следом.
Федька не надеялся, что архаровскому секретарю удастся изловить опытного убийцу. Он только хотел, чтобы Саша как можно дольше издали сопровождал эту сволочь. А коли бы секретарю удалось наткнуться на кого-то из архаровцев – так было бы и вовсе замечательно. Только бы у него хватило ума не подходить к убийце слишком близко…
Наутро в архаровской голове первой проснулась мысль об отраве. Рот был изнутри отвратителен. Отродясь обер-полицмейстер не напивался до такого состояния, о котором говорят: в пасти будто эскадрон ночевал.
Архаров открыл глаза и приподнял голову. Тут оказалось, что за ночь кто-то заполнил ее жидким чугуном.
Местность, куда он угодил, была опознана не сразу. Тесная комнатка, на стене – платья, покрытые розовым немецким ситцем в мелкий цветочек, на окне – геранька с большими розовыми соцветиями, да и занавеска, да и скатерка… и край стеганого одеяла… Марфино гнездышко было невыносимо розовым.
– Марфа! – позвал Архаров. – Марфа Ивановна!..
Получилось отнюдь не так громко, как желалось бы.
– Прелестно… – сказал сам себе Архаров, пытаясь восстановить в памяти вчерашние блуждания. Хорош обер-полицмейстер! Выпил черт знает в каком зловредном кабаке всю отраву, ободрал о какую-то пьяную сволочь кулак, чудом дотащился до Марфиного домишка… Дунька!.. Тут была Дунька!..
Дверь чуть приоткрылась.
– Дуня… – позвал Архаров.
Дверь тут же захлопнулась. Кто-то очень быстро и почти бесшумно сбежал вниз по лестнице. Потом раздались шаги более увесистые – Марфины.
Она вошла в розовое гнездышко и первым делом подобрала упавшие на пол архаровские штаны.
– Не бойся, дурочка, – сказала она, вешая штаны на стул. – Ступай сюда, поднеси… чему я тебя учила?..
Появилась Наташка с ковшиком, нерешительно подошла к постели.
– Пей, сударь, рассол у меня самый ядреный, нарочно для кавалеров держу. Наташка, подсоби-ка господину обер-полицмейстеру.
Девчонка присела на край постели, приобняла Архарова, помогла подняться и, придерживая его за плечо одной рукой, другой поднесла к губам ковшик. Обер-полицмейстер отхлебнул – и глаза у него на лоб полезли.
– Ма… Марфа!.. Это что за гадость такая?! – воскликнул он, опомнившись.
– А что? Крепко продирает? – невиннейше осведомилась она. – Так и задумано. Поди, Наташа, прочь.
