Он стоял в своей любимой позе – широко расставив согнутые в коленках ноги и как бы сидя на воздухе. Шею он вытянул сколь возможно дальше и мотал головой в ожидании, пока девчонка спустится и подаст ему полотенце. Брызги летени – как от искупавшегося барбоса.
Намотав полотенце на голову, Архаров на манер турецкого паши прибыл в кухню и сел к столу.
– С капустки начни. Там и лучок, и перец – вмиг поправишься. Твой Потап так-то не умеет.
Архаров попробовал. Капуста была выше всех похвал.
Поставив перед Архаровым сковородку, Марфа сама села напротив. И подперлась ручкой – этак со значением, приготовляя собеседника к тому, что сейчас он из ее румяных уст услышит нечто приятное.
Архаров же, вдруг ощутив зверский голод, расправлялся с яичницей и, торопясь, перемазался в желтке.
– Дай-ка утиральник, – велел он. Снимать полотенце с головы не хотел – довольно длинные волосы были еще мокры и, дай им волю, тут же завились бы легкими прядками, а ему еще предстояло как-то собрать их в достойную прическу.
– Давай-ка, сударь, я Наташку за извозчиком пошлю. Ты записочку напиши, она к тебе на Пречистенку съездит, чтобы за тобой экипаж прислали.
Архаров стянул с головы полотенце и потрогал влажные волосы.
– А мне что же – сидеть, ждать?
– И подождешь. В таком виде тебя выпускать нехорошо. Ты ко мне, поди, на карачках добирался и через заборы лез. Сиди уж, отдыхай. В полицейской конторе и без тебя, чай, обойдутся. Наташка!
Девушка тут же вошла.
– Принеси сверху чернила, перо да бумаги листок… Постой! Весь прибор неси.
Наташка притащила небольшой, но тяжелый малахитовый письменный прибор с двумя бронзовыми чернильницами, стаканчиком для перьев, посудинкой для песка, ложбинкой для перочинного ножичка и прочими затеями.
– Откуда у тебя? – удивился Архаров.
– Так я всякий заклад записываю – что взяла, сколько дала, когда срок. Иначе нельзя, меня так еще Иван Иванович приучил… не к ночи будь помянут… Так не в плошку же перо макать. Вот, не выкупил кто-то, а мне и удовольствие.
Архаров весьма неохотно взялся за писанину. Марфино перо было очинено под ее руку, он понаставил клякс и лишь надеялся, что Меркурий Иванович, кому адресована записка, уже по одним кляксам догадается, что писано собственноручно.
От этого непосильного труда он опять ощутил голод и потянулся за капустой.
Выдав Наташке деньги на извозчика, Марфа выпроводила ее, и тут ее загадочные улыбки и взгляды получили наконец объяснение.
– А что сударь, тебе моя Наташка по нраву ли?
Архаров насторожился.
– Девка тихая, послушная, ей и шестнадцати нет, – деловито начала Марфа. – Ни с кем еще не хороводилась, я за ней строго слежу. Забирай-ка ты ее к себе, Николай Петрович! Сколько поживешь – то и твое, а надоест – дашь ей хоть какое приданое.
– Ни с кем не хороводилась? – повторил он.
– Попробовала бы! Я б так ее за косу оттаскала! Нет, смиренная, рукодельница. Для хорошего человека приберегаю. Сам, сударь, знаешь, нетронутая девка в цене. А тебя я знаю, ты ее не обидишь. И она к тебе охотно пойдет. Она тебя не раз видала, привыкла. Бери! Не пожалеешь!
Архаров и жевать забыл.
Следовало кратко послать Марфу в известном направлении, чтобы не городила околесицу – какая еще теперь Наташка, и без Наташек тошно. Однако ж Марфа не дура, знает, когда, кому и что говорить…
– Ты думаешь, сударь, тебе для кавалерского дела Дунька нужна? Да начхать тебе на Дуньку! – все более увлекаясь своей затеей, говорила Марфа. – Она девка порченая, с кем только не гужевалась. А господин Захаров ее и вовсе разбаловал, никакого сладу с мерзавкой нет…
О том, каким словцом благословила ее рано утром на прощание норовистая Дунька, Марфа Архарову, понятное дело, не сказала. О том, что девку в последнее время словно подменили, – тоже.
– А ты свою мартонку ни с кем делить не пожелаешь. А она уж привыкла от добра добра искать! Потому и с Дунькой никогда не сладится! – грозно произнесла Марфы. – Сбежались – да разбежались, сбежались – да разбежались. А Наташка только твоя будет. Приедешь с государыниной службы – а она уж встречает. И не будет той занозы в голове, что ты у нее не первый.
Архаров с великим подозрением уставился исподлобья на Марфу.
Он пытался понять – что она знала о событиях той ночи, о чем догадалась? Мог ли ей рассказать Клаварош? Мог ли дармоед Никодимка? И бабы! Не может быть, чтобы Марфа, столько раз бывая на Пречистенке, не свела дружбы с Дашкой, Настасьей, Авдотьей, Аксюшкой!
Уж больно разумно она сейчас глядит – ну, все чертова баба понимает…
О том, что сам же он все, что ей требовалось, исправно разболтал, Архаров, разумеется, не подумал.
Марфа подвинулась к нему, улыбаясь во весь рот, горя желанием поскорее приступить к торгу.
– Шестнадцати нет, говоришь?
– В сентябре шестнадцать будет. Да ты девку-то мою разгляди! Она в тело войдет – еще краше Дуньки станет. Дунька – что? Дунька уж баба. Двадцать второй год – на что она тебе? А Наташка – самая сласть! Первым у нее будешь, сударь, чего ж еще слаще?
И ведь Марфа был права – сейчас, чтобы прийти в себя, требовалось именно это – чистота и полнейшая покорность.
И светлая коса с золотом, тяжелая, на ощупь – прохладно-шелковистая…
Однако то же самое имелось и дома, на Пречистенке! Потапова дочка Иринка была ровесницей Наташке, если даже не старше. И тоже миловидна собой.
Если бы Архаров приблизил к себе Иринку, вся дворня, поди, вздохнула бы с облегчением, и повар Потап – первый из всех. И барин угомонился, и девка, не успев наделать глупостей, пристроена – без хорошего приданого замуж не отдаст.
Но это было для него так же невозможно, как приблизить к себе самого повара Потапа. Иринка была – своя, он знал ее совсем сопливой девчонкой, наблюдал, как она растет и хорошеет, по-своему берег ее – она была самой юной из всей дворни. Он даже радовался при мысли, что вскоре отдаст ее за лакея Ивана, который в последнее время стал вокруг Иринки увиваться, и станет крестным отцом их первенцу.
А Наташка была словно бы из другого теста – из коего не добродетельных жен, а мартонок пекут. Даже не сама по себе она наводила на такие мысли – а через свое проживание у Марфы Ивановны.
Что-то слишком уверенно взялась Марфа разбираться с его постельными делами – так подумал Архаров. Баба хитра – не иначе, чает иметь с этой сделки свою прибыль.
И плевать, что она до чего-то своим бабьим умом додумалась… плевать!..
– А что возьмешь? – деловито спросил Архаров.
– Да девки-то чистые на дороге не валяются…
– Да Москва-то велика, не у тебя одной такой товар.
– Так я-то за свой ручаюсь!
Марфа так изготовилась к словесному сражению, что Архаров невольно засмеялся.
– Приводи ее как-нибудь вечером, – сказал он. – А я, глядишь, на твои новые проказы сквозь пальцы посмотрю.
И, испытав вдруг острое желание поколобродить, спросил, прищурившись:
– Э?
Марфа только вздохнула.
И Архаров понял – она, превосходно разобравшись в его упрямом норове, вовеки не признается, что хочет всего-то навсего прийти ему на помощь единственным известным ей средством. Выходит, и Дунька не просто так прибежала…
Слишком много поняла Марфа, слишком много, и это отвратительно.
Если бы Марфа затеяла торговаться – глядишь, и не вспомнил бы обер-полицмейстер свое нелепое
