– Так от господ Никитиных она, Марфа, отправилась к господам Матюшкиным, а это бояре знатные, сам-то господин – граф…
Архаров остановился.
Ему не хотелось заниматься кражами, но Матюшкины сыграли весьма гадкую роль в деле с сервизом – и, чудом спасшись от пули, Архаров хотел добраться до той руки, что эту пулю в пистолетный ствол загнала.
– И что Матюшкины? – спросил он.
– А тут, ваша милость, кражи-то и не было, – сообщила несколько обескураженная Феклушка. – Она туда заехала на минуточку, дважды «Отче наш» прочитать… А от господ Матюшкиных…
Архаров, не говоря ни единого слова, вышел.
Как ему ни было тошно, а дело требовало: очнись, соберись с силами! Тому рыжему котишке, что истребил в амбаре всех крыс, тоже тяжко пришлось – да ведь он не разогнал зловредных тварей по норам, он их уничтожил.
– Потому что они – крысы, а я – кот, – повторил Архаров запавшие в душу слова.
Думать не хотелось совершенно. А следовало выстроить очередное умственное сооружение, в котором каждый участник истории с сервизом занял бы правильное место. С Марфой-то как раз было проще всего – она выполняла поручения Каина, и верность Каину, происходящая от страха перед ним, не позволила ей вовремя намекнуть обер-полицмейстеру: Иван-то Иванович вернулся. А поручения Каина могли быть двух родов: связанные с его воровскими замыслами и связанные с происками французов…
Архаров забрался в экипаж, еще не желая размышлять, но уже вспоминая всякие события Марфиной жизни. Каин передал ей золотую сухарницу и научил, что соврать при этом. Кто-то составил план, как вернее заманить обер-полицмейстера в ловушку, и его дразнили сервизом, как дразнят кота веревочкой с навязанным бантиком. Этот хитрец знал архаровский нрав; знал, что обер-полицмейстер будет доведен мельтешением золотых тарелок до молчаливой и затмевающей рассудок ярости; знал также, что он непременно захочет сам схватить продавца сервиза. А кто мог, тайно наблюдая за Архаровым, сделать такие выводы? Только враг, не поделивший с ним чего-то весьма значительного. Москвы, к примеру. И тогда это – Каин…
Обучилась ремеслу кофейницы она, может, и сама – от скуки, по какой-нибудь замызганной тетрадочке, из тех, что имеют хождение между бабами. Но пустила это ремесло в ход по приказу Каина. И тут уже становилась понятной игра, которую он завел вокруг Демки Костемарова. Неглупый и ловкий Демка был ему необходим – второго такого шура не скоро сыщешь. Сделать так, чтобы Демка не захотел более оставаться в полицейской конторе, изготовить улики против него, включая кражу стилета и тело Тимофеевой жены, а потом прибрать его, перепуганного и возмущенного, к рукам – что может быть для Каина любезнее? И он повязал Демку по рукам и ногам первым же поручением – заманить обер-полицмейстера в ловушку…
Стало быть, есть кражи, о которых никто не пишет «явочных», потому что преступника указала кофейница. И кражи основательные – в богатых домах, где Марфа подвизается, дамы носят на себе целые деревни в виде перстней, бриллиантовых нитей и пряжек. И сегодня же надобно послать людей в те дома, которые укажет Феклушка.
Шустерман подошел к карете и остановился в нерешительности – не хотел сердить Архарова.
– Полезай, – велел он. – Все записал?
– Все, ваша милость.
– Она при вас о детях спрашивать боялась, – добавил Яшка.
– Детей вернем. Они мне в конторе не надобны. Скорее бы от легобытовских избавиться.
Но это избавление могло случиться не ранее, чем будет изловлен убийца Федосьи Арсеньевой, которого может опознать Тимофеев сынишка. А лучше бы – после того, как удастся избавить Москву от Каина. Ведь убийца орудовал наверняка с его благословения.
К счастью для себя, Архаров любил умственную работу. Он вроде и не желал ничем сейчас себя обременять, однако в крупной его голове уже возникали связи, уже находились объяснения. И вопросы также вставали. Вот, например, такой: что могла знать Марфа о тайных делах Каина с французами? Служила ли она бывшему любовнику, всего лишь перевозя записочки от него к Матюшкиным и обратно, или же сама вместе с ним вела интригу?
Экипаж тронулся, заколыхался по неровной улочке, а обер-полицмейстер уже обрел ответ: ничего она толком знать не могла. Кабы он посвятил былую подругу в свои проказы – она не стала бы дожидаться ночного явления Архарова, а, узнав, что убийство не состоялось, дала бы деру и отсиделась где-нибудь в Твери или Калуге. Затем – он, чертов Каин, не послал к ней человека сказать, чтобы пряталась – стало быть, уверен, что никто не знает о его участии в этом заговоре. Но Яшка видел, как Каин передавал Марфе предмет, подозрительно похожий на сухарницу, которую она в тот же день отправила в полицейскую контору. Марфа исполнила приказание – не более.
Ее шалости Архарову уже осточертели. Он глядел сквозь пальцы на то, что шуры по ночам таскали к ней ворованные часы и табакерки. В конце концов, она же и подсказывала, где тех шуров искать. Да и выкупать краденое удобнее было у известного человека. Но такая дружба с Каином уже выходила за пределы дозволеного. Архаров Каина из Москвы прогнал – и потворствовать его стремлению заново тут утвердиться не желал. Опять же, череда краж в богатых домах, о которой, не обозлись Феклушка на Марфу, так бы никто ничего толком и не прознал.
Стало быть, пробил Марфин час. И надо ею заняться, пока Каин не догадался ее предупредить.
Вернувшись в кабинет, Архаров распорядился послать за Марфой один из полицейских экипажей, нарочно предназначенный для перевозки арестантов. И ее доставили – сильно недовольную.
Архаров, отдав кое-какие распоряжения, ждал ее в кабинете. На столе стояла золотая сухарница, накрытая большой салфеткой.
– Входи, садись, Марфа Ивановна, – сказал он. – Наедине потолкуем.
– Что ж такое стряслось, сударь мой, что ты меня велел сюда, словно масовку, доставить?
– А то и стряслось, что лопнуло мое терпение, – преспокойно объявил обер-полицмейстер. – Твои шалости и дурачества до предела дошли, и более я их терпеть не намерен.
– Какие ж такие дурачества?
– Когда ты то колечко заведомо краденое, то сережки в заклад принимаешь, я уж молчу – ремесло у тебя такое. Но ты, Марфа Ивановна, избаловалась и последнюю совесть потеряла… Молчи. Тут я говорю. Ты повадилась под мнимым именем ездить по богатым домам, высматривать, где что плохо лежит, и наводить шуров. Кофейницей сделалась! Я еще доберусь, сколько ты невинных людей под плети подвела. Вот тут у меня все фамилии записаны…
Он показал листы работы Шустермана – опрятные, без клякс, с ровненькими полями.
– Да батька мой, Николай Петрович!..
– Молчи. Я еще не все сказал. Кто тебе сию сухарницу в заклад принес? – Архаров сдернул салфетку. – Только не ври. Мы-то с тобой знаем, что приносил ее Иван Иванович Осипов и передавал тебе в летней кухне у тебя же на окогоде, в которой кухне вы и до того ранним утром частенько встречались. В Москве, стало быть, Каин, а ты и словечком не обмолвилась.
– Да коли я бы обмолвилась, он бы меня убил, вот те крест – убил бы! Он, как объявился, первым делом пригрозил…
– Молчи. Я говорю. Так вот, Марфа Ивановна… – Архаров был изумительно спокоен, говорил неторопливо, почти ласково, и видел, что от этого Марфа в великом недоумении. – Я подумал и понял, отчего ты чудесишь. Самостоятельности в тебе много. Обычная баба мужним умом живет, он все растолкует и уму-разуму по-семейному поучит. И ей это на пользу идет. А ты, вишь, моего Клавароша взяла для того, что он русского обычая бабу учить не понимает. Давно тебя, стало быть, не вразумляли, как полагается…
Поняв, о чем речь, Марфа онемела.
– Ты сейчас тихонько пойдешь вниз, к Карлу Ивановичу, и велишь, чтобы тебя вразумили должным образом, без членовредительства, но весьма чувствительно. Поверь – сие будет к твоей пользе. Потом сама благодарить придешь, что вовремя уму-разуму научили, покамест Каин совсем тебя с толку не сбил.
– Да ваша милость!.. – наконец воскликнула Марфа. – Да за все мое к вам добро!..
– Не поднимай шуму, Марфа Ивановна, не позорься. Заслужила – получай. Не то силком отведут – хуже
