улицы с кавалером.
– Ты, сударыня, потерпи, сейчас Марфа Ивановна придет, – сказал он любезно, однако глядя мимо девичьих глаз.
– Да хоть бы и вовсе не приходила… – отвечала Наташка. – Господи, куда ж деваться-то?..
Этот отчаянный вскрик смутил Устина.
– А что за беда? – спросил он, охваченный внезапной и очень острой тревогой.
– Да то и беда, что она меня… просватала…
– Так коли просватала – радоваться надобно, честный брак для девицы – это спасение. Ибо сказано про жену, что спасется через чадородие, – бойко заговорил Устин, уверенный, что сейчас вот успокоит расстроенную Наташку, а это – доброе дело, глядишь – и зачтется. – Через святой венец благодать нисходит…
– Какой венец?! Какой венец?!. – и девка снова заплакала.
– А что же? – Устин в тот миг начисто забыл Марфину репутацию и искренне удивился, подумал даже, что Наташка от девичьей стыдливости малость с ума сбрела.
– А то, что сосватала без венца! С богатым человеком сегодня сговорилась!
– И что же?
– И меня к нему домой ведет! И заступиться некому – сирота я! Мне добрые люди сказывали – она так-то растит сироток, а потом и продает… или в ремесло отдает, в бабье…
– Ах ты Господи! – тут лишь до Устина дошла суть беды.
Наташка достала платочек и высморкалась.
– Нет, нет, так нельзя, я с ней потолкую, я господину Архарову расскажу про ее пакости! – заговорил возмущенный Устин. – Он ее к порядку-то призовет!
– Не смей, хуже сделаешь! – новый испуг оказался, видать, покрепче прежнего страха, у Наташки и слезы на глазах высохла. – Она меня тогда со свету сживет, я ее знаю! Одна только Дунька от нее избавиться сумела! Да и так на прощание изругала – хуже пьяного извозчика.
– Так неужто господин Архаров…
– Ох, молчи ты, Христа ради…
– Так коли молчать – что с тобой станется?
– А то и станется, не первая я, не последняя… Защитников у меня нет, она – одна защитница. Она-то, я знаю, нипочем не бросит, она своих девок не бросает. Знать, судьба моя такая проклятая… – печально сказала девка. – Меня Марфа Ивановна кормила-поила, хозяйству и рукоделиям учила. И знала ж я, для чего она меня готовит, научили добрые люди. А деваться-то и некуда… Теперь вот прибежала домой, давай меня впопыхах собирать! Сказывает, человек-то он богатый, сможет обо мне позаботиться… старый, правда, и толстый, как боров…
– Так ты что же, раньше-то… то есть, сейчас… то есть, до сего дня?.. – Устин покраснел, не зная, как спросить Наташку о соблюдении девства. Но она поняла.
– Так он за то меня и хочет взять, что я себя соблюла, ему такая и надобна, а Марфа Ивановна говорит – золотом меня осыплет, сарафанов накупит, серьги большие с алмазами – за то лишь, что у меня до него никого не было… так я уж и не знаю, она мне дурна не пожелает…
– Дура ты, дура, – сказал Устин. – Тебя ж потом замуж никто не возьмет.
– Марфу Ивановну же взяли. Да еще свахи ей пороги обивали, – возразила Наташка. – Она сама сказала, что это уж вернее всего – коли я ему полюблюсь, он меня и замуж отдаст… а все равно – страшно… боюсь я его, прямо обмираю…
– Ты его знаешь?
– Да уж видала… – уклончиво отвечала Наташка. – Она перед ним провинилась чем-то, вот мной грехи замаливает…
– Да кто ж он таков?
– Твое какое дело? – и Наташка отвернулась.
Даже сейчас, заплаканная, она была удивительно хороша. Такую девку – да какому-то сладострастному старому борову? В Устине все вскипело. Он готов был своими руками удавить Марфу. Девство – да его же наперекор всему беречь надо!
Опять давнее желание свершить подвиг во имя чего-то необъятного и слепяще-светлого овладело Устином. Но он уже стал чуточку иным. И не сразу вспыхнул, понесся на огонь, не разбирая дороги, а взял себя в руки и задал Наташке еще один вопрос:
– А сама-то ты как? Замуж хочешь – так, как полагается, по-христански? Чтобы без всякого борова?
– Да кто меня сейчас возьмет? Сейчас-то я бесприданница, да и знают свахи, что я при Марфе… они, поди, до поры ко мне и не сунутся, а когда будет приданое, понабегут… Уйди ты, молодец, не трави душу! – вдруг вскрикнула она.
Отродясь красивая девка не называла Устина молодцом.
– Лет тебе сколько? – спросил он.
– К Успенскому посту шестнадцать будет.
– Шестнадцать… – задумчиво повторил Устин.
Решение было принято – безумное и прекрасное.
– А что тебе до того? – спросила Наташка.
– За меня замуж пойдешь?
– За тебя? Ой… Матерь Божья, за архаровца!..
– Я тебе серег с алмазами дарить уж точно не стану, – сказал Устин, – а под венец поведу. Вот и выбирай… денежки или честный брак по-православному… под венец…
– Так я ж с тобой и словечком-то не перемолвилась! Кто ты таков, откуда взялся – ничего ж не знаю! – вдруг разволновавшись, заговорила Наташка. – Архаровец – и все тут! А кто таков… живешь с кем… родня откуда… ну ничего ж не знаю…
– Нет у меня никакой родни, – признался Устин. – Был бы я вроде нашего Федьки, косая сажень в плечах, спросил бы, как полагается: девка, я тебе люб? А так – сама видишь, вот он я весь… и все, что могу – это под венец тебя повести… больше, наверно, и ничего…
Девка смотрела на него, смотрела, вдруг покраснела отчаянно и прошептала:
– А больше и не надо…
И тут Устину вдруг стало страшно.
Судьба его решилась. Отступление было невозможно.
– А коли так – пошли! – воскликнул он и схватил Наташку за руку. – Не бойся ничего, мы тебя защитить сумеем!
– Да кто – мы?
– Увидишь! – он забрал не слишком тяжелый узел.
Так же внезапно, как страх, на него накатило совершенно несуразное веселье.
– Бежим, бежим! – кричал он, дергая Наташку за руку.
И побежали!..
Отродясь Устин так не бегал по Москве. Даже когда приходилось по службе. А сейчас ему казалось, что он способен обогнать породистого скакуна, казалось даже, будто некие ангелы, держа его сверху за ворот, несут по улицам, не позволяя упасть, а другие ангелы несут Наташку, и этот праздник размашистого и торжествующего бега прервался лишь у крыльца Рязанского подворья.
У крыльца стояли архаровцы – Степан Канзафаров, Клашка Иванов, Макарка, Евдоким Ершов, с ними же был выбравшийся подышать свежим воздухом Кондратий Барыгин. Они рассуждали, что обер-полицмейстер, поехавший к князю Волконскому, мог бы уж и вернуться.
Узнав здание, Наташка стала вырываться.
– Ты куда это меня тащишь? – закричала она. – Не пойду и не пойду!..
К крыльцу как раз подкатил архаровский экипаж, остановился, и лакей Иван, соскочив с запяток, распахнул дверцу.
В проеме воздвиглась плотная фигура Архарова.
– Ахти мне! – вскрикнула Наташка.
Ее испуг был Устину понятен – на Москве обер-полицмейстера боялись, а про подвалы вообще
