Утром в спальню заглянул очень довольный Никодимка.
– Господин Коробов вернуться изволил!
– Прелестно! Тащи его сюда!
– Так ваши милости, он к рассвету прибрел и чуть на крыльце не повалился! Спит теперь без задних ног! А грязен-то – как прах! Мы уж с него чулочки сняли, а чулочки в углу поставить – так сами стоять будут! И кафтанчик его нарядный чуть не в навозе вымазан…
– Где ж его нелегкая носила? Подавай кофей скорее. Как на дворе?
– Денек жаркий будет, так я вашим милостям опять окрошечки привезу! Ледяной, с семужкой или с севрюжинкой! Нешто в «Татьянке» такую окрошку подадут, как ваши милости любить изволят?
И Никодимка, счастливый оттого, что все в доме благолепно, и хозяин мирно настроен, и секретарь приплелся живой и невредимый, побежал прочь – чтобы черед несколько минут явиться с серебряным подносом.
Он стал сервировать фрыштик. Архаров схватил сладкий сухарик и, не дожидаясь кофея, начал его грызть.
Неожиданно под кроватью пискнуло и завозилось.
– Черт знает что! – воскликнул Архаров. – Никодимка!!! Дармоед! Мыши среди бела дня в спальне пищат! Полон дом дворни – некому кота, что ли, принести?!
Никодимка прекрасно знал – грызуны завелись от архаровских любимых сухарей. И знал, что Архаров осознает свою вину в этой неприятности. Поэтому он молча вышел и вернулся с лакеем Иваном. Иван держал наготове большой веник, тут же опустился на колени и принялся старательно выметать крошки, забирась в самые дальние подкроватные уголки. И тут послышалось тихое шипение.
– А ну, вылазь, вылазь! – загребая веником, потребовал Иван.
Из-под кровати выглянула усатая взъерошенная рожица – и тут же Архаров, нагнувшись, ловко подхватил котенка под брюшко, поставил на простыню.
Котенок чувствовал себя, впрочем, весьма уверенно – стоял, задрав хвост, и глядел на Архарова очень знакомыми раскосыми глазищами.
– Извольте, ваша милость, я заберу, – сказал Иван. – В людской девки завели, а она, дурочка, сюда забежала.
– Погоди забирать, – велел Архаров. Котенок ему нравился, хотя был невыразительной дворовой масти – в серо-бурую полоску, лишь на мордочке внизу – белое пятно. Котенок откуда-то знал, что тут ему – самое место.
Иван вновь полез веником под кровать и вымел придушенную мышь.
– Ишь ты! – сказал он. – И точно, что мышеловка. Девки сказывали, ее матка тем славится.
– Девки пусть другую кошку заводят, – распорядился Архаров. – Эта пока тут поживет. А звать ее будем… Дунька. Дунька!
Котенок самоуверенно глядел на Архарова зелеными глазищами. Примерно так же, как другая Дунька в тот первый раз, когда примчалась сюда, незваная-непрошеная.
– Привыкнет, – сказал Иван. – Мышеловки умные. А бывают кошки-крысоловки, те в большой цене.
– Ступай, – велел Архаров. – Стой. Пусть с кухни плошку молока принесут.
Явление котенка было кстати – добрый ангел подал знак.
– Потому что они – крысы, а мы с тобой – коты, ясно? – объяснил зверьку Архаров и одним пальцем почесал под мордочкой. – Господин Тучков проснуться изволил?
– Их милости спят, а господин Лопухин спозаранку кофею спросили и лежат с книжицей в постели, – доложил Иван. – Даже вслух читать изволят по-всякому.
– Как это по-всякому?
– На разные лады. То горестно, то весело, и даже вроде как петь изволят.
– Дуралей, это они вирши декламируют! – блеснул познаниями Никодимка.
– Тучкова – будить и ко мне гнать в тычки, – распорядился Архаров. – И без нежностей! Я вас знаю, он у вас любимчик.
Это было чистой правдой – вся архаровская дворня Левушку обожала. Как-то он, шумный и на первый взгляд весьма легкомысленный вертопрах, умудрялся привязывать к себе людей – архаровцы тоже стали его лучшими приятелями.
Но Тучков ворчал сквозь сон, лягался, и к тому часу, как Архаров уже был готов выезжать, его не удалось извлечь из постели.
Архаров был этим сильно недоволен, а тут еще пришел кучер Сенька, тоже очень сердитый, и сказал, что коли и дальше ездить по колдобинам Ходынки, то экипаж и вовсе развалится, а так – лишь чеку потеряли да с рессорами нечто страшное творится. Выезжать на карете, которая может рассыпаться на ходу, он категорически отказался, однако обещал с помощью Михея и Тихона к обеду все починить.
– Ладно, как починишь – сразу и езжай к конторе, – велел Архаров. – А сейчас раздобудь мне извозчика, да почище.
Оказавшись в палатах Рязанского подворья, он первым делом вызвал к себе Шварца.
– Слыхал новость, Карл Иванович?
– Ваша милость имеет в виду мусью Дюбуа?
– Да, французишку. Докопайся, кто из десятских должен был там вечером бродить, отправь в подвал пьяную скотину! Все ж им растолковали, показали, как там можно по крыше лазить! Нет же, праздник они справляют! Турку они одолели! Сукины дети…
Немец всей физиономией дал понять, что чувства обер-полицмейстера он разделяет.
– А с утра Коробов вернулся. Проспится – наверняка что-то важное доложит. Не иначе, они с Федькой того шута горохового выследили! Это было бы кстати, да только знаешь что, Карл Иванович? Сдается, я уже с ума съехал малость, – признался Архаров.
– Каковы признаки умопомешательства вашей милости? – деловито осведомился немец.
– Француза стилетом закололи. Кто – неведомо… молчи! Ты не первый год в полиции служишь! Убийца следов не оставил, и записки – я-де сотворил – также нет. Это мог быть и наш «черт», который стоял за прошлогодними проказами князя Горелова, но мог быть и тот, кто стянул из твоего подвала стилет. Демки уж нет, царствие ему небесное, но где-то ж тот стилет обретается? Коли не Демка его взял и не Елизарьев – статочно, кто-то из наших? И вот теперь надобно собирать людей, чтобы изловить наконец того штукаря, а я сижу сейчасс тобой в кабинете и боюсь звать их сюда! Понимаешь? – взволнованно спросил Архаров. – Как погляжу в их рожи – так все, мать бы их, праведники, все честно служат! А кто-то один – со стилетом за пазухой… И в самый неподходящий миг сие объявится! Что скажешь?
Шварц молчал.
– А я гляжу на них – и в упор этого сукина сына не вижу…
– Ваша милость, коли это кто-то из наших служащих, то он бы уж давно убил сына Тимофея Арсеньева и Марью Легобытову, которые имели несчастье видеть убийц Федосьи Арсеньевой, – рассудительно молвил Шварц.
– Ох, еще и та Федосья… Скажи, Карл Иванович, это ж какую черноту души надобно иметь, чтобы использовать труп вроде метки на заборе – сюда, мол, пожалуйте, по ступенечкам, не споткнитесь, вот тут нечто любопытное вас ожидает! – воскликнул Архаров, некстати разволновавшись.
Он сам себя превосходно понимал. Это была тревога, предвещавшая завершение долгого и малоприятного дела. Сейчас малейшая ошибка была недопустима. И он не стыдился своего беспокойства – тем более, что знал: сейчас Шварц скажет нечто разумное и придется угомониться.
– Да, ваша милость, не всякий додумается переодеть бабу в мужской армяк и завести ее в подвал для того лишь, чтобы мы проявили в сем подвале ожидаемое любопытство. Но следует помнить, что злодей уже знали, чья она жена, и главной их целью было поставить ловушку на Костемарова, сделав его пребывание в полицейской конторе невозможным.
– А что до Епишки и Легобытовой, так они весь день на дворе, все их видят, ночью же Барыгин их запирает. Так что, коли стилет у кого-то из наших, ему еще надобно исхитриться. Хотя именно сейчас… – Архаров задумался.
Мысль возникла неприятная.
Если «черт» подкупил кого-то из его орлов, то именно сейчас этот «черт», вынужденный удариться в
