Он знал московские нравы. Бабы могли, недолюбливая соседку, перемывать ей косточки ежедневно и злобно, однако в беде не бросали, и коли заболеет – самые ярые сплетницы прибегали с гостинцами, с прабабкиными целительными снадобьями, помогали ее выхаживать. Скорее всего, у Феклушкиной постели уже собралось несколько суетливых и хлопотливых теток. И коли в одиночку притащится молодец, о котором знают, что из архаровцев, то сплетен потом не оберешься. А вот вместе с кем-то – иное дело, тогда может статься, что и по дельцу.
Увидев на пороге Скеса, Феклушка приподнялась на локте и вскрикнула. Тут же две бабки, совсем древние, кинулись ее успокаивать и подмощать ей под бока подушки.
Сейчас в доме было куда больше порядка.
– День добрый, – сказал Яшка. – Тут ли проживает Фекла Корешкова, замужем за оружейным мастером Федотом Корешковым?
– Тут, тут, молодец, – отвечала бойкая бабка. – Вот она самая…
– А коли ты, баба, Фекла Корешкова, то изволь явиться в полицейскую контору. Добрые люди туда твоих детишек принесли. Когда тебя карета сбила, они детишек подобрали, сколько-то у себя подержали, видят – никто за ними не приходит, и к нам их принесли.
Соседка, сопровождавшая Яшку, ахнула – но возражать не стала. Возразишь этак-то архаровцу – да и сама потом будешь не рада.
– Господи! – воскликнула Феклушка. – Да я ж чуть умом не тронулась! Нашлись мои голубочки!
Редко Скес говорил людям такое, чтобы тех людей от радости слеза прошибала. Может, даже впервые в жизни такое сказал – и потому очень смутился. Увидев в Феклушкиных глазах горячую и неподдельную благодарность.
– Куда ж она пойдет? – спросила бойкая бабка. – И в нужник-то сама не доплетется.
– Господин кавалер, слово и дело! – воскликнула Феклушка.
И сразу обе бабки, крестясь, вымелись из горницы. Они помнили, как по крику «слово и дело государево!» вязали и обрекали на пытки ни в чем не повинных людей.
Яшка проводил их равнодушным взглядом. Дуры – они дуры и есть.
– Слово и дело! – повторила Феклушка, засмеялась и заохала. Смех был ей теперь противопоказан.
– Лихо ты их спровадила.
– Яшенька, сокол, беги к господину Архарову! Я все про старую стерву Марфу вызнала! Все расскажу! Она такое затеяла – вся Москва стоном стонет! Я все, все запомнила, и прозвания, и что украдено!
– Мне расскажи.
– Ан нет! Я тебе расскажу, а ты начальству преподнесешь, будто сам раскопал! Нет, соколик! Беги скорее – да и Ванюшу с Настенькой чтобы ко мне привели… Я про них и спросить боялась, уходила – думала, на часок, а вон как все вышло… Бабы додумались, что я их с собой взяла, а – то и молчу, а сказать-то – заклюют! Беги, Христа ради, к господину Архарову!
– Да ты что, в архаровки нанялась? – наконец удивился Скес.
– Так, сказывали, у вас, коли кто сведения приносит, хорошо платят. А мне деньги-то нужны…
– Точно нужны, белила с румянами покупать, – сказал раздосадованный Яшка.
Беседа с супругом не прошла для Феклушки даром – под левым ее глазом был свежий синяк. Да и косы, поди, пострадали.
Попререкавшись с любовницей, Яшка плюнул и поспешил в полицейскую контору.
Выслушав Скеса, Архаров постоял несколько, соображая.
– Говоришь, лежит в постели, шевельнуться не может?
– Она, поди, ребра поломала, ваша милость.
– Прелестно. Поди, вели Сеньке экипаж подавать.
Обер-полицмейстер, у которого с утра день не заладился, решил оставить кабинет и ехать в Зарядье. Скеса он взял с собой – показать дорогу и способствовать живости беседы. Ибо за себя не ручался – ему вообще лишний раз рот отворять не хотелось. Еще взял с собой нового подканцеляриста по фамилии Шустерман, совсем еще молоденького и не успевшего познать, что такое школа старика Дементьева. Этот служащий был взят по протекции Шварца.
Феклушка совершенно не удивилась этому визиту. Более того – была откровенно горда, что столь важная персона к ней пожаловала. И уже предвкушала исправление своей репутации среди соседок – и хозяйка-де она прескверная, и детишки у нее вечно сопливые, и пауки по углам уже не то что холсты – сукно соткали, ан вишь – сама обер-полицмейстерская особа, всей Москвы гроза, ее навещает!
– Лежи, лежи, Феклуша, – сказал, войдя, Архаров. – Яша, раздобудь хоть табурет, что ли. Шустерман, сядь к столу, записывай.
– Ваша милость, я все разведала! Марфа-то столько беды на Москве понаделала – спасу от нее нет! – воскликнула Феклушка.
– Ты по порядку сказывай, – попросил Архаров, не очень надеясь, что баба способна что-то изложить по порядку.
– Ваша милость, она на старости лет в кофейницы подалась! Новое имя себе взяла, переодевается у беспутной Дуньки Мокеевой, и входит она к Дуньке Марфой, а выходит в боярском платье, с кружевом на волосах, и звать ее уже Софьей Сергеевной!
– Прелестно. И что ж?
– Она разъезжает из дома в дом, гадает на кофейной гуще, по-господски, и гадает на пропажи. В котором доме что пропадет – она глядит на спитый кофей и виновника там видит! А видит она там людей невиновных! И их из-за нее наказывают, а пропажу так и не находят! У Мироновых господ, что в Богоявленском живут, она сперва на жениха гадала, у них дочки на выданье. Потом там возьми да и пропади деньги с важными бумагами, кто-то их из барского изголовья вынул. А она поглядела на кофейную гущу и говорит – лакей-де взял да и пропил. Ваша милость, я нарочно спросила – пропажа после того открылась, как она туда ездить стала! А у лакея тех бумаг не нашли, только почем зря спину ему ободрали.
– Ишь ты… – изумился Скес. Он и не предполагал в своей подруге таких сыскных талантов.
– И от Мироновых она, взяв извозчика, поехала к господам Никитиным, на Тверскую, и я за ней побежала. И там тоже в доме пропажа была – дорогие браслеты, броши и серьги с алмазами. И она нагадала, что это-де племянница, что в доме из милости живет. К девке приступаться стали – а она не сознается.
– Никитины? – переспросил Архаров. Кажется, именно эту фамилию поминал князь Волконский, просивший обер-полицмейстера приватно побеседовать с племянницей и убедить ее вернуть драгоценности.
– Никитины, ваша милость. Я дом запомнила, покажу, коли угодно. И вот она, Марфа, ездит этак по домам, и там дорогие вещи пропадают, а она не вора находит, а в кого попало пальцем тычет – кофей-де ей так сказал! И потому воров-то настоящих не ищут, а над невинными людьми измываются! – с пафосом провозгласила Феклушка. – И от Никитиных, ваша милость, она поехала дальше…
– Погоди, не трещи. Шустерман, записывай все досконально. Скес, сам расспроси… – и он, встав с табурета, пошел прочь.
– А награждение?!
Этот вопль Феклушкиной души заставил его обернуться.
– Шустерман, у тебя полтина сыщется? Дай ей. Я в конторе тебе верну.
– Полтины мало, – возразила Феклушка.
Архаров вздохнул. Марфины подвиги были ему понятны – очевидно, она и раньше трудилась наводчицей. Новомодное гадание предоставляло ей множество замечательных возможностей устраивать кражи и направлять доморощенных мастеров розыска по ложному следу. Но сейчас думать о Марфе решительно не хотелось. На душе было прескверно – эта женщина видела его совершенно невменяемым, но это бы еще полбеды; она угадала причину архаровского сумасбродства и раздобыла лекарство, и именно этого он ей не мог простить – не любил, чтобы кто-то видел его уязвимые места.
– Ну, дай ей рубль, – приказал обер-полицмейстер. Сейчас он хотел убраться отсюда и засесть в экипаже. Душа настоятельно заявила, что всякое общество ей противно. А записать Феклушкины сведения подканцелярист сможет и самостоятельно.
