– всего-навсего домишко за Кузнецким мостом, и тот явился как-то странно.
Архаров два дня назад позвал в кабинет двоих – его и Устина. Выставил на стол мешок, судя по звяку – с монетами. Устин так сунулся к столу, что Федька понял – он этот мешок уже где-то видел.
– Не лезь, – сказал обер-полицмейстер. – Вот деньги. Я положил себе употребить их на покупку дома. Дом мне подыскали. Так в верхнем жилье будешь жить ты, Савин, в нижнем – ты, Петров, и дом этот будет записан на вас обоих. Тебе, Савин, еще его сиятельство граф Орлов-Чесменский обещал богатый подарок на домашнее обзаведение. Сегодня никуда из конторы не уходите, мне после обеда принесут купчую. Так что от денег я наконец избавился. Пошли оба вон.
Устин, видать, понял поболее Федьки – схватил его за плечо, вытолкал из кабинета. И в коридоре перекрестился.
Потом оказалось, что оба не имеют ни малейшего понятия, как обставлять дом и делать его пригодным для жилья. Но было не до учения – государыня прислала обер-полицмейстеру записочку, торопила со сватовством.
Карета покатила по Пречистенке, конный эскорт рысью припустил следом, вызывая смятение среди прохожих – всадники размахивали штофами, кружками, выпивали прямо на ходу и шуму поднимали не менее Мамаевой орды.
– Архаровцы едут!
– Куда это их несет?!.
Диковинная процессия с шумом и гамом приближалась к Знаменке. И чем ближе был поворот. – тем ниже опускалась Федькина голова, тем менее уверенности оставалось на его лице.
Он знал, что такой свахе, как государыня, такому свату, как господин Архаров, вряд ли кто на Москве будет противиться. Он знал, что Архаров наедине уже сказал старой княжне кое-какие веские слова – передал желание государыни видеть лихого полицейского женатым на дочери, пусть и незаконной, благородных родителей. Старуха Шестунова для приличия поупиралась, но сегодня непременно скажет: коли Варенька не против, то вот вам, детки, мое благословение.
А что скажет Варенька?
Федька безмерно боялся, что откажет. Еще более боялся, что согласится…
В доме старой княжны была немалая суматоха. Марья Игнатьевна в новом чепце сидела в креслах, а вокруг толклась вся ее свита, восемнадцать бабьих душ, с нюхательными солями во флакончиках и стопочками, в которых плескались целебные настоечки.
Ей уже сообщили о благосклонном отношении государыни к отчаянному архаровцу, который два года назад спас Вареньку из французского притона. Противоречить она не могла, да и не собиралась. Коли Екатерина бралась устроить судьбу какой бы то ни было девицы – то устраивала ее щедрой рукой. И объяснение с загадочными родителями Вареньки тоже брала на себя.
Восемнадцать бабьих душ причитали и охали: для того ли они растили дитятко, холили и лелеяли, возрастили ее, душеньку, как лазоревый цветик, чтобы отдать грубому архаровцу? Не о таком женихе мечтали! Кое-кто покойного измайловца Фомина даже добрым словом помянул – то был офицер, хорошего рода, благородного поведения, к полицейской конторе и близко бы не подошел!
А она-то, голубушка наша, заперлась у себя, и слова ей о женихе не скажи – так шептались приживалки. Получила, бедняжка, в мужья новоявленного дворянина, хоть пользующегося особливым покровительством. Это, понятно, не князь Горелов-копыто, но как знать – коли государыня захочет – будет принят при дворе лучше всякого князя.
– Едут, едут, въезжают! Поворачивают! – раздалось от окон.
Княжна встала навстречу сватам.
Первым вошел Архаров, поклонился с большим достоинством, за ним – Лопухин, и тут же со двора долетел гомон.
– Мать честная, Богородица лесная, кого там еще несет? – вместо положенных любезностей воскликнул Архаров. Оказалось – прибыла тяжелая артиллерия! Сам князь Волконский, видать, не слишком доверяя сватовским талантам Архарова, вместе с княгиней прискакал на помощь.
Федька краснел, бледнел и обливался холодным потом.
В гостиную, где решалась его судьба, он не вошел, остался на лестнице, и к нему туда пробрался неугомонный Клаварош.
– Мой друг, все сбудется, все сладится, – повторял француз.
Вскоре дверь приоткрылась, высунулся возбужденный Архаров.
– Ты что ж, чучела бестолковая, на лестнице торчишь? Живо ступай к невесте!
Федька вошел в гостиную, но Вареньки там не увидел. Зато увидел старую княжну.
Некоторое время они глядели друг на дружку, как бы прицениваясь. Первой не выдержала княжна – заплакала.
– Ох, не такого я жениха ждала, ну да какого Господь послал – такого и любить будем… А ты-то, оказывается, красавчик! Ступай сюда, сударь, дай я тебя поцелую!
Федька молча терпел поцелуи и умоляюще глядел на Архарова.
– Ну, будет, будет, – обнимая его за плечи и тихонько высвобождая из объятий старой княжны, сказал князь Волконский. – Невеста ждет, пустите молодца к невесте!
Федька понял, что все погибло безвозвратно. Ему отдавали Вареньку, не спросясь ее мнения! Но он не мог взять то, что она тогда назвала своей покорностью. Он не желал покорности! Следовало объясниться с ней как можно скорее!
И Федька, как только его развернули рожей в нужную сторону, опрометью кинулся к небольшой двери, за которой ждала Варенька.
Она встретила его стоя и кутаясь в большую турецкую шаль. Перед встречей с женихом ее отчаянно набелили и нарумянили. Федька даже не сразу сообразил, кто эта страшноватая девица – дуры-девки, клавшие белила и румяна, не учли, что встреча состоится при дневном свете, а не вечером при свечах. Вот при свечах эта бешеная раскраска была бы очень даже уместна, да и то – на записной кокетке, вертопрашке, щеголихе. Равным образом и мушка на щеке, означавшая «согласие».
– Сударыня, – сказал Федька. И замолчал надолго. Даже на лицо невесты не смотрел от неловкости.
– Сударь, – нерешительно произнесла Варенька и тоже замолчала.
Она была как-то странно, загадочно тиха, словно приняла отчаянное решение и приготовилась к наихудшему. На груди у нее Федька увидел букет лилий, выложенный жемчугом. Очевидно, Вареньку заставили принарядиться. Да и как иначе – сама императрица сосватала ей жениха, надобно надеть самое лучшее и дорогое. А ведь ей, должно быть, и глядеть-то на эти лилии противно, столько из-за них было беды.
Жалость к невесте совсем сбила его с толку.
– Считаю своим долгом, – повторил Федька слова, которые как-то подслушал в доме Волконского, но за ними следовало изъясняться в том же благородном духе, а он не умел.
– Да, я вас слушаю, – ободрила Варенька и улыбнулась.
– Сударыня… – Федька громко вздохнул. – Вот черт, и не знаю, как сказать… Вы помните, как… то есть, тогда…
Он вдруг понял, что напоминать о шулерском притоне и о подземных ходах нельзя, покраснел, сбился.
– Этого я никогда не забуду, – тихо сказала Варенька. И прикоснулась пальцами к жемчужным лилиям.
Это был знак, что говорить можно обо всем, и о самом печальном тоже, но Федька отказался его понимать.
– Я тоже. И вы тогда, и потом еще в доме господина Архарова, и еще а маскараде изволили сказать, что не пойдете ни за кого замуж… то есть, кроме господина Фомина… ох, простите, я околесицу несу…
Варенька ничего не ответила.
– А сейчас господин Архаров и господин Волконский вздумали нас сватать, и государыне Бог весть чего наговорили, они там между собой сговорились… и высочайшим повелением… а вы… а вас…
– Меня не спросивши? – догадалась Варенька. – Да, это так, тетушка Марья Семеновна позвала меня
