Но и Лопухин был не прост, и он тоже следил за Архаровым, и вовремя улыбнулся, и вопросец задал: с чего кабак зовется «Негасимкой». Левушка, не замечавший этих тонкостей, растолковал: в земляной норе под Покровским собором уж лет сто, как постоянно горят свечи, и пяти минут не было, чтоб там без огня жили.
А потом количество жженки и вин совершенно изменило обстановку, и Лопухин стал куда более походить на гвардейца и преображенца, нежели в трезвом виде. И Архаров вздохнул с облегчением – понимая, впрочем, что к утру любезный гость протрезвеет…
Яшка-Скес потихоньку вел свой собственный розыск. Если бы его уволили от службы дня на два, на три, он бы докопался, что означали те немытые кофейные чашки у Марфы, что означают ее путешествия в карете с красно-черным гербом и кого она привечает, бегая на огород в одной рубахе. Но забот хватало – и он вовсе не желал наживать себе лишние неприятности, пренебрегая службой. Потому он даже не каждый день навещал веселую бабенку Феклушку.
Они встречались в сарае, где не было большого простора для амурных шалостей. Яшку это мало беспокоило – в отличие от Демки, он не был великим любителем бабьей сласти. А вот Феклушка была большой любительницей, и кроме Яшки у нее, очевидно, было еще несколько галантных кавалеров. Муж, трудясь на фабрике, уделял ей недостаточно внимания, а она, как всякая баба, когорую Бог красой обделил, считала, что должна обставить всех красивых баб по амурной части, и до сих пор это у нее неплохо получалось. Тяжко бы пришлось Феклушке, кабы батюшка на исповеди вздумал спросить, от кого родила они своих детишек. Но такого вопроса не было, и гулена собиралась замолить свои грехи на старости лет – когда уж новых заведомо не прибавится.
Сложилось так, что муженек отпросился у начальства, чтобы на три дня поехать в Тушино – хоронить деда. Он хотел было взять с собой супругу, но Феклушка отказалась наотрез – она не хотела оставлять хозяйство на соседок, а родственницы, которой можно было бы доверить двух малых деток, корову, кур и поросенка, у нее в Зарядье не было. Высказав это мужу, она получила целых три дня вольной жизни.
Ими следовало распорядиться наилучшим образом!
И надо же было тому случиться, что под вечер первого дня такой свободной Феклушкиной жизни Яшка оказался в Зарядье. Причина была служебная – на торгу подрались бабы, и одна другой чуть не всю косу выдрала, подбила глаз и вообще опозорила на всю Москву, сорвав у нее с головы платок. Опростоволосить замужнюю женщину – это было такое оскорбление, с каким муж мог и до Рязанского подворья добежать, имея за пазухой коряво написанную каким-нибудь промышляющим у кабацких дверей полупьяным грамотеем «явочную». Но Яшка случайно оказался поблизости, расспросил разнявших драку людей и, узнав, что преступница, похоже, из Зарядья, не десятских туда направил разбираться, а пошел по следу сам, взяв с собой свидетельниц – двух здоровенных и злобных теток, дальних родственниц потерпевшей бабы.
Тетки оказались бодры и деятельны, провели розыск почти без помощи полицейского, драчунью отыскали, и Яшке осталось лишь вступить в переговоры с ее супругом, который, судя по жалкой бороде, и сам немало от ее рук пострадал. Имя Шварца, как всегда, возымело действие – и, приказав горемыке наутро прийти в полицейскую контору, чтобы узнать о штрафе и прочих возможных карах, Яшка заглянул на двор к Феклушке, благо настало время принимать из стада корову и доить ее.
Феклушка была в превеликом огорчении, но, увидев приятеля, заулыбалась. Тут же доложила, что мужа унесла нелегкая на похороны, и намекнула, что на ужин у нее нынче знатная окрошка, пироги с кашей, чай с баранками. Яшка дураком отнюдь не был и догадался, что вся эта роскошь затевалась не про его честь. Но раз не смог явиться некий гарнизонный капрал, о котором он превосходно знал, то Феклушка зовет в гости того, кого привела к ее воротам амурная планида. Подумав, Яшка согласился – он никому не обязан был давать отчета в своих гостеваниях, а хозяйка, у которой он снимал угол и платил также за стол, уж точно не станет баловать знатной окрошкой.
Такую окрошечку может выставить на стол лишь та хозяйка, у которой в двух шагах от крыльца – свой огород, чтобы надергать прямо с грядки нежнейшую молодую зелень – укроп, петрушку, луковое перо, чесночное перо, листки хрена. Добавив огурцы, соленые или свежие, а также облупленные печеные яйца, хозяйка мелко покрошит всю эту прелесть сечкой в деревянном корытце, смочит крошево рассолом, капнув туда уксуса, разотрет большой деревянной ложкой, и лишь перед тем, как выставлять на стол, разведет квасом, хотя некоторые добавляют сброженный березовый сок нового урожая, и тоже выходит неплохо.
А если со вчерашнего припрятаны остатки жаркого, то можно обобрать с костей мясо до последнего волоконца, мелко нарезать – и туда же, в окрошку, тогда ей и вовсе цены нет.
После целого дня беготни по солнцепеку хорошо разуться в сенях, войти босиком, сесть за стол в прохладной горнице, да еще опершись спиной о стенку, и отмерять себе блаженство ложка за ложкой…
Как большинство архаровцев, Яшка-Скес не так часто пользовался благами домашнего очага, когда и окрошка на столе, и стопочка тут же, и бойкая хозяюшка стелет постель, встряхивая белые льняные простыни с подзорами из толстого домашней работы кружева.
Хозяйкой, впрочем, Феклушка была не больно хорошей, но хотела оказать себя таковой перед любовником, и потому ни свет ни заря забеспокоилась о корове, которую следовало подоить и отпустить в стадо. Яшка в одном исподнем также вышел из дому.
Среди населения Рязанского подворья он считался молодцом странноватым. Никто не мог понять, чего Скесу в сей жизни надо, сам же Яшка никому ничего не растолковывал. Однако и у него была душа, и эта душа хотела простых радостей. Яшка остро воспринимал такие мелкие блаженства, как вкус окрошки, в коем неуловимые остренькие и кисловатые оттенки так хорошо ощущаются языком поочередно; тепло от солнечного луча на щеке; сладостный жар от печки, если к ней зимой, прибежав с мороза, спиной прислониться; еще приятно было пальцам прикасаться к бархату и к шелку, даже к льняной ткани, коли лен тонко был спряден; а уж ласкать задумчиво шарики неизвестно откуда взявшихся четок было его обыденным удовольствием. Запахи тоже находили в его душе отклик. Стоя на крыльце, он принюхивался и отличал поочередно запах сеней, где висели сушеные травы, запах хлева – через открытую дверь, запахи с огорода (различать – различал, а имен не знал – Яшка был настоящий горожанин, не умеющий на грядке отличить морковную ботву от свекольной), а главное – запах, который нанесло с реки ветром.
Московские дневные ароматы ему мало нравились, а вот ночную речную свежесть он не то чтобы любил – он ей тихо радовался.
Однако запахи – запахами, а служба – службой. Постояв на крыльце, Яшка сам себе напомнил, для чего сюда явился.
Марфа жила в Ершовском переулке, Феклушка же – в Псковском переулке, и кабы они дружили, то бегали бы друг к дружке в гости огородами. Яшка еще раньше, навещая Феклушку, выспросил ее о Марфином огороде и старой летней кухне, где сводня имеет свидания с загадочным кавалером. Сейчас было самое время прогуляться до той кухни и попытаться нашарить хоть какой-то след.
Яшка спустился с крыльца и зашел за угол дома. Продвигаясь вдоль забора, он легко нашел лаз, который проделали две подружки, его избранница и ее соседка, чтобы бегать в гости без затей. Но у соседки был пес, который Яшку не знал и при попытке пробраться в свои владения весьма сурово облаял. Яшка пошел дальше и нашел место, где плетня не было вовсе. Не ломая голову, что бы сие означало, он пошел к Марфиному дому напрямик и забрался в заросли бурьяна. Тогда только до него дошло – место было выморочным, еще в чуму здесь стоял дом, да был сожжен как зараженный моровым поветрием, после же охотников тут селиться не сыскалось, да и немудрено – в Зарядье не вся земля была хороша, та, что в низинках, весной и осенью сходствовала с болотом, там от сырости плодились комары, а воздух считался гнилым.
Наконец Яшка, пригибаясь, выбрел к Марфину огороду.
Старая сводня дом содержала в безупречном порядке, а копаться в земле не больно любила – да и не покопаешься толком при ее-то телесах. И огородишко-то был с гулькин нос, но все равно часть его заросла, а возделывались лишь три большие, высоко приподнятые над землей грядки, к которым Марфа разумно приставила инвалида Тетеркина. Кухонька, где когда-то стряпали летом, стояла уже за грядками. Марфа не часто ею пользовалась, главным образом – когда наступала пора варить варенья. Это была дощатая сараюшка с печкой, а лавка и стол были снаружи, под яблонькой. Яшка подумал, что летом хорошо тут пить по вечерам чай – в прохладе, слушая тихие и умиротворяющие огородные шумы и звуки.
Он забрался в сараюшку. Было довольно светло, чтобы обшарить все углы и даже заглянуть в холодную
