печку. Ничего крамольного и противозаконного архаровец не сыскал.
Допрошенная еще вечером Феклушка сказала, что и вчера, и третьего дня Марфа вроде ни на какие свидания в огород не бегала. Возможно, ее роман с загадочным кавалером приказал долго жить. Возможно, она решила, что Клаварош все же лучше…
Но Яшка недаром с раннего детства был шуром. У него появился нюх на добычу.
Глядя на закрытые ставнями окна Марфина дома, он пытался представить себе, чем сейчас занимается сводня. Она не спит, она не должна спать, – так упорно думал Яшка. Старие шуры научили его, следуя за избранной жертвой, подражать походке и словно бы с ней сливаться, тогда возникает некая связь, которой жертва не осознает, шур же пользуется тем, что непостижимым образом может предсказать каждое ее дальнейшее движение. Он откуда-то знает, замедлится или ускорится шаг, повернется голова вправо или влево. Точно так же и сейчас Яшка пытался вместе с Марфой приподнять голову над подушкой, повернуться, спустить на коврик босые ноги. Он по свету, проникающему сквозь ставни, устанавливал вместе с ней время, он задумывался, прислушиваясь к телу – насколько остра необходимость облегчиться. Он смотрел из кухоньки на деревянный нужник и полагал, что Марфа внутренним взором тоже видит этот нужник и ведущую к нему через задний двор дорожку. Словом, Яшка проделал все, чтобы выманить Марфу на огород.
И в это время он услышал шорох бурьяна. Кто-то пробирался той же тропой, что и сам Яшка, собираясь навестить ту же старую кухню. Яшка так и присел.
Он имел полное право клясть себя за дурость – отправился вести розыск в одном исподнем, босиком и без оружия.
Загадочный Марфин кавалер, закутанный в длинную епанчу и в надвинутой на брови треуголке выбрался из бурьяна. Миновав кухню, он подошел к дому и засвистал под окнами «весну», да так, что признанному мастеру этого дела, Демке Костемарову, и не снилось.
Яшка, пригибаясь, выскочил и чуть не кувырком влетел в кусты.
Случилось то, что и должно было случиться, – он ввалился в крапиву. Яшка тихо зашипел и замер, стараясь лишний раз не соприкасаться со зловредным растением.
Марфа выскочила на свист, как молоденькая девка к любовнику, и в точности по описанию Феклушкиных соседок – накинув шаль поверх рубахи. Очевидно, пока Яшка представлял ее в постели, она уже была внизу и ждала знака.
Яшка страстно желал услышать, о чем они толкуют, но беседовали шепотом. Наконец кавалер достал из-под епанчи сверточек и вручил Марфе. Та приняла, спрятала под шаль – с тем они и расстались без единого объятия и поцелуя. Стало, дело было не амурное…
Марфа вернулась в дом, а кавалер поспешил через бурьян туда, откуда явился. Яшка, разумеется, крался следом, уже не обращая внимания на крапиву и колючки.
Кавалер вышел огородами в Мокренский переулок, оттуда двинулся к старым и уже никому не нужным Проломным воротам. Судя по всему, он желал окааться на набережной. Яшка в исподнем страх как не желал выходить на видное место, однако пришлось. Время было самое то, когда хозяйки уже выгоняют скотину в стадо. И если бабы увидят раздетого архаровца – слухи пойдут самые разнообразные. К тому же Яшка-Скес, выросши среди шуров и мазов, был отчего-то весьма стыдлив.
Конечно же, ничто не мешало Яшке надеть хотя бы штаны, обуть хотя бы башмаки на босу ногу, но для этого следовало вернуться на полчаса назад, в Феклушкин дом, а таких кундштюков проделывать он не умел.
Кавалер в епанче завернул за угол и скрылся из виду. Яшка почесал в затылке – и побежал следом. Хотя рассчитывать он мог разве что на чудо – скажем, там, на набережной кавалера ждет карета с каким- нибудь приметным гербом. Но кареты не оказалось, а кавалер свернул влево и пошел к Воспитательному дому, чтобы мимо его великолепного длинного фасада, перед которым был разбит сад, по уже благоустроенной набережной выйти к устью Яузы.
Это здание с куполом, множеством окон и внутренними дворами было выстроено так, как если бы в нем хотели устроить обитель и жить, не имея сношений с внешним миром. Иван Иванович Бецкой – тот, что в Санкт-Петербурге основал Воспитательное общество для благородных девиц, – задумал это здание как остров, на котором бы сироты и подкидыши росли вне впечатлений и влияний внешнего, изрядно испорченного мира. Дом строился очень быстро (его открыли одиннадцать лет назад, как раз ко дню рождения государыни), и от него был не только сомнительный прок в будущем, но и ощутимый в настоящем – чтобы получить камень для строительства, стали наконец разбирать старые стены Белого города.
Хотя кавалер шел не больно скоро, даже малость волочил ногу, но и идти было недалеко, всего каких-то полверсты. Кабы Яшка менее беспокоился о своем непотребном виде, то и пошел бы прямо за ним посреди набережной, да еще песню затянул – пропился-де шалый детинушка до исподнего, хорошо хоть крест не пропил. Демка, скорее всего, так бы и поступил. На Яшку же не вовремя напала стеснительность – он и забрался в заросли при чьем-то заборе, выжидая, чтобы кавалер отошел подальше – тогда уж можно преследовать его короткими перебежками.
Тут-то и рухнула ему на плечи неимоверная тяжесть, да еще с воплем: «Имай вора!»
Яшка повалился на бок, надеясь выскользнуть, да не тут-то было. Трое здоровенных мужиков, как и он, босых и в одном исподнем, навалились на архаровца, шипя сердито:
– Ну, попался! Будешь знать, как к нашей Лушке лазить!
Кавалер, услышав возню, невольно обернулся. Яшка увидел его лицо.
Удивляться было некогда – следовало отбиваться. Скес совершенно не желал отвечать за чужие грехи. Но те, что приняли его за Лушкиного любовника, настроены были сурово и поволокли архаровца в какую-то калитку, через двор, к открытой двери погреба.
– Охолони малость!
С тем его и спустили в темницу по короткой, но крутой лесенке, а дверь захлопнули и, надо думать, засовом заложили.
Яшка, охая и растирая ушибленные места, стал наощупь исследовать погреб. Положение было – нарочно не придумаешь. Он понятия не имел, кто эти мужики и что за Лушка такая. Доказать дуракам, что они изловили архаровца, он не мог: во-первых, не доказать, а во-вторых, коли докажешь, так еще хуже может получиться – архаровцев побаивались, когда они компаниями шли по московским улицам и переулочкам, а, захватив одного в плен, могли над ним вволю поиздеваться.
Все надежда была теперь на Феклушку – хотя Яшка и вообразить не мог, чем шалая бабенка могла бы ему помочь.
Он пошарил в темноте, не нашел никакого орудия, чем можно произвести подкоп, и уселся на перевернутый ушат. Оставалось только ждать.
Наутро обер-полицмейстер ел фрыштик не у себя в спальне, как привык, без затей, а в обществе былых сослуживцев (Федька и Клаварош убрались спозаранку). Тут и выяснилось, отчего Лопухин вздумал поселиться у Архарова.
Сперва это растолковал Левушка.
– Господин Лопухин жениться собрался. Невеста у него тут поблизости живет, полковника Левшина дочь… Никак не вспомнишь? Эти Левшины – уж такие коренные москвичи, что у них и свой переулок есть – Левшинский, от тебя неподалеку. Так удобно будет невесту на свидания вызывать… а что, чем плохо?.. Под сиреневым кустиком?..
Архаров усмехнулся. Надо же, как все у молодого человека рассчитано.
– Удобно ли будет, в гвардии служа, семейным домом жить? – спросил обер-полицмейстер.
– А я, женясь, в отставку выйду, – сообщил Лопухин. – Сейчас-то я не больно чиновен, а как следующий чин дадут – так и пойду в гражданскую службу.
– Куда ж, коли не секрет?
– А я, сударь, потому к тебе и напросился, чтобы узнать досконально…
– Что?
– Про полицию.
Вот тут Архаров и онемел.
Сам он первоначально не видел в своем полицейском звании никакого повышения, а только одни хлопоты. И несколько завидовал товарищам, оставшимся в полку и на виду у государыни. А тут, ишь ты,
