– А теперь он знает, что вы, сударыня, его признали. Как далее было – он обернулся?
– Обернулся! Он уже в маске был. Так ведь и я была в маске!.. – тут Варенька задумалась. По всему выходило, что загадочный кавалер узнать ее не мог. Кроме того, она при последней с ним встрече была так плоха, что он, надо думать, полагал ее уже живущей в раю с ангелами. Убегать от обернувшегося кавалера не имело смысла, более того – по одному тому, как она от него кинулась наутек, он догадался, что эта женщина знает о нем что-то нехорошее и смертельно его боится…
Архаров думал о том же и – примерно так же.
– Сбежал, стало быть, – сказал он. – И теперь мы его тут не выловим. Савин, Хохлов, от сей особы ни на шаг не отходить. А лучше всего – чтобы его сиятельство распорядился ее домой отправить. Идем, сударыня.
Они отыскали не самого Волконского, а Елизавету Васильевну.
Князь был занят – он вел крупную игру со знатными особами, в число которых с недавнего времени входил господин Потемкин, и выигрышем в той игре были мимолетные, однако очень важные договоренности о встречах и совместных делах. Напротив него сидела опасная соперница – графиня Прасковья Брюс, ровесница и любимейшая подруга государыни, не раз доказавшая свою преданность. Графиня приходилась сестрой генерал-фельдмаршалу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому, а того молва произвела в незаконные сыновья покойного императора Петра Великого. Ладить с графиней и проигрывать ей было для князя Волконского куда как полезно.
А что касается фаворита – приезжие из столицы гости рассказывали, что с ним-де государыня и вовсе повенчалась. Архаров по должности знал цену подобным слухам: даже когда называется храм – Самсониевский, что на Выборгской стороне, даже когда известно, кто венцы держал, даже когда единственной спутницей царицы в этой важной поездке называют с чего-то не любезную Брюсшу, так потрудившуюся для пользы господина Потемкина, а всего лишь камерфрау Перекусихину, – все это еще не доказательство. Вот коли предъявят запись в церковной книге – иное дело.
Елизавета Васильевна была сильно недовольна тем, что Варенька вдруг потерялась, нашлась и опять исчезла. Поэтому мысль отправить ее домой под конвоем архаровцев княгине понравилась. Так и сделали.
К огорчению своему, Федька был оставлен во дворце – авось высмотрит своего противника. Клаварош как умел перевязал ему рану – неприятную царапину, и Федька отправился шататься по залам. Но толку из этого не вышло – господ в темных капуцинах и в черных бархатных масках было превеликое множество.
Архаров уселся с Елизаветой Васильевной на канапе. Он не любил этак восседать с дамами – ему казалось нелепым, что колени его прикрыты складками, воланами, широкими рюшами и кружевами их пышных платьев. Однако страшно хотелось знать, как государыня поглядела на девицу Пухову и что при сем сказала.
– Поглядела без особой нежности. Я же ее представила ее величеству как воспитанницу княжны Шестуновой, не Бог весть сколь почтенное звание. Да и представила как бы ненароком – словно бы не знала, что ее величеству угодно было видеть Вареньку.
– И что же?
– Изволили спросить, просватана ли и есть ли жених на примете.
– И что?
– Тут моя голубушка и брякни – жених скончался! Я уж испугалась – сейчас пойдет про обитель чушь нести! Однако государыня чувствительна, и это оказалось весьма кстати – Брюсша тут же вмешалась. Нехорошо, говорит, в маскараде о печальном толковать, надобно веселиться! Умница Брюсша, выручила. Государыня тогда спросила, помнит ли Варенька родителей своих.
– И что же?
– Варенька сказала – жила-де лет до шести или семи в деревне у старичков, звала их бабушкой и дедушкой, потом привезли ее в Санкт-Петербург, определили в воспитательное заведение для благородных девиц, его теперь все повадились Смольным институтом называть, но там у нее открылась легочная болезнь, и потому как-то вышло, что ее взяла на воспитание княжна Шестунова.
– То бишь, чистую правду ответила.
– Что про себя знала – то и доложила.
– И ничего более, ваше сиятельство?
– Государыня благосклонно отозвалась о Варенькиной броши, ну да это вам не любопытно.
– Мне все любопытно. Должность у меня такая.
Княгиня усмехнулась – менее всего был похож насупленный Архаров на петиметра, который без ума от дорогих побрякушек.
– Брошь замечательная и дорогая. Имеет вид большого букета из лилий – вершка два в высоту, не менее. Сколько живу – отродясь не видала голубого жемчуга.
– Голубого?
– Да, Николай Петрович. Серебряные лилии выложены жемчугом и гарнированы маленькими бриллиантами. А один ряд жемчужин – голубых с прозеленью. Некрупные, да цены им нет. Варенька перед тем, как быть представленной, сняла свой капуцин и брошь сделалась видна. Государыня изволила хвалить и спрашивала, откуда такая редкость. Варенька отвечала – прислана-де из столицы неким покровителем, а имени она не знает. Государыня велела беречь такую редкость и отпустила ее – велела идти в залы, танцевать и веселиться.
И оба они, княгиня и обер-полицмейстер, замолчали. Архарову страх как хотелось спросить – подметила ли Елизавета Васильевна по лицу государыни, что та обнаружила во внешности Вареньки некое важное сходство. Но княгине было бы нечего ответить на этот вопрос – она действительно не заметила ничего судьбоносного и рокового. Вернее всего, что государыня, готовая к встрече, сумела сохранить благопристойную приветливость и невозмутимость. Это ее умение уже было всем европейским дипломатам известно.
И эти голубоватые приметные жемчуга… Она их признала, сомнений нет, она видала эту брошь. А где и когда – неведомо. Не вызывать же царицу для допроса в полицейскую контору.
Маскарад продолжался, продолжалась и игра. Княгиню и Архарова позвали за карточный стол – там составлялась партия в тресет. Пришлось идти.
Домой обер-полицмейстер прибыл в шестом часу утра, измученный беспредельно – он самолично убедился, что клюющие носом канцеляристы исправно записали десять последних гостей, покинувших маскарад. Утром сия важная бумага должна была лечь на уборный столик государыни – Екатерину такие сведения очень развлекали. Сама она покинула праздник довольно рано, еще до полуночи, и ушла в свою спальню, куда шум почти не доносился. Фаворит отстал от нее на полчаса, не более, и то – ему принесли и передали маленькую, в две строки, записочку. Никому и в голову не пришло заглянуть через плечо и удостовериться, чей это почерк.
Вместе с обер-полицмейстером в особняк приехали хоть малость подремать Федька и Клаварош.
Сонный Никодимка раздевал Архарова, кляня подобные светские увеселения, Архаров же ничего не мог с собой поделать – мысли бодрствовали, клубились, одна цеплялась за другую, и вереница их неслась, таща за собой обер-полицмейстера, в какие-то сложные лабиринты, уже на три четверти в пространстве сна.
Шулер с нерусской внешностью проник на маскарад, куда пригласили дворянство и несколько десятков именитых купцов. Как проник – непонятно, для чего – неведомо. В карты, что ли, вздумал он сыграть с господином Потемкиным? Так за карточными столами знати все друг другу известны. Прокрался и исчез, как черт…
Вернее всего, что в маскарадной суете ему была назначена важная встреча. А с кем? Архаров оттолкнул Никодимку, норовящего уложить господские ножки на постель, и сам закинул их на льняную простыню, откинулся, вытянулся, ощутил блаженство. Статочно, что черт искал кого-то из свиты государыни, иначе для чего бы назначать рандеву в дворцовых покоях? Коли не он сам в свиту затесался…
Архаров принялся вспоминать – вроде, почти всех, кто приехал с царицей в Москву, он видел и узнал бы в лицо… хотя кому придет в голову разглядывать лица дворни? Нет, вряд ли, что шулер прибыл в обозе государыни, а потом переоделся в богатый кафтал и пошел плясать на маскараде, хотя с этих разбойников станется… для такого кундштюков надобна бесовская ловкость…
Черт?..
